Елена Блонди - Ателье [СИ]

В студии гасли лампы. В кухне тихо переговаривались уставшие девочки, захохотал Серега, гремя чашками. По темному потолку бежали и бежали отсветы автомобильных огней. Даша устроилась под боком Данилы и, положив голову на мерно поднимающуюся грудь, стала смотреть сквозь ресницы на темный просторный воздух, пронизанный неясными бликами и тенями от засыпающих предметов. Что-то сегодня еще случилось. Хорошее. Ах да, ее портрет во всю стену. Так странно. И так хорошо.

«Как надо», ворчливо сказал соглядатай, «а ты думала, никто не поймет, что ты особенная?»

«Не особенная. Я просто — я»…

Тени поехали вниз, перемешались с мягкими бликами. А блики, превращаясь в гудение голосов, делали это гудение — звуками лифта. И увозили его вниз, туда, где за большим домом спали хмурые елки.

— Снова мне ее в спальню тащить. Такая вот у меня планида…

Покачиваясь, Даша закинула руку на шею Даниле. Он шел через темноту, задевая стулья и вешалки, споткнулся о брошенные на пол вещи. В спальне, не включая света, положил ее на неубранную с утра постель и, осторожно перекладывая ноги и руки, стащил джинсы, свитер и майку. Потянул одеяло, закутывая.

— Снова телефон, — сонно сказала Даша, выпрастывая голую руку, — дай. Это опять Петр-ключник… Что, Петя?

— Уже Петя, значит? — проквакала трубка. Сон слетел. Даша села под одеялом, глядя в черное стекло, утыканное золотыми точками. Данила от двери сказал вполголоса:

— Я в кухне приберусь и приду.

Даша кивнула. Не заметила, напряженно глядя перед собой, что дверь закрылась не полностью, оставляя на светлом черную полосу.

— Что ты хочешь?

— Ты знаешь. Я предупреждал? В последний раз тебе говорю. Завтра иду писать заявление…

— Да я верну тебе. Верну эти дурацкие. Хоть и подарил. Ты ведь сам сказал…

— Я думал разве, что ты свалишь, как последняя воровка! Так вот, не будет тебе спокойной жизни с твоим Петрушей.

Голос, захлебывающийся злостью, понизился до шипящего шепота:

— Я тебе ее попорчу. Будешь меня помнить!

— Какой же ты подлец!

— А ты не ду-ура. Не зря мама говорила, под кого угодно ляжешь, лишь бы прописка московская.

Даша нажала кнопку отбоя. Кусая губы, отключила телефон. И, вытирая рукой сердитые слезы, съежилась под одеялом, уговаривая себя, — ничего особенно страшного и нет. Надо только собраться с силами и поехать, вернуть ему эти злосчастные серьги с колечком. Но, работая каждый день до полного изнеможения, Даша отчаянно не хотела снова окунаться в недавнее прошлое. Хорошо бы его просто вычеркнуть, забыть. Но придется поехать. А рассказывать Даниле не надо. И так он с ней возится, а узнает, что без регистрации, да еще и живет у него, не сказав, обидится. И вообще, зачем ему лишние хлопоты… Вон сколько девчонок вокруг. Без проблем. Черт, да не может она сейчас рисковать! Галку нельзя подвести. Кто будет отшивать коллекцию, если ее, Дашу, по вечно меняющимся правилам вдруг вышвырнут из страны, да еще запретят въезд лет на пять?

Дверь открылась, темный силуэт приблизился к постели.

— Даш? Все в порядке?

— Да, конечно. Ты остаешься?

— Если разрешишь.

— Иди сюда. Давай просто спать, хорошо?

Он стащил одежду и лег, прижался к Дашиному боку. Тихо дыша, слушал, как неровно стучит ее сердце возле плеча. Ждал, может быть, она расскажет о том, кто звонит. Но Даша молчала. И вскоре, перебирая в голове обрывки подслушанного разговора, услышал, как сон взял ее, выравнивая дыхание. Тогда заснул и сам.

— Смотри на себя!

Даша улыбнулась просьбе, почти приказу и послушно уставилась на огромное лицо, изображенное на стене.

— Не поворачивайся. — Данила что-то делал за ее спиной, топал и шуршал, а потом, скрежетнув железом, щелкнул.

— Глаза закрой и руку, дай руку.

Ее рука повисла в воздухе, шевеля пальцами. И схватившись за его, горячую, Даша, натыкаясь на спутника, пошла за ним мелкими шагами.

— Сюда.

Запахло краской, дунул по щекам и шее ветерок. Шаги звучали гулко, запах краски шел по пятам, вызывая в голове ощущение большого пустого пространства. Пару раз на поворотах Даша стукнулась локтем, тихонько ойкая. И, наконец, наступив Даниле на ногу, остановилась, когда остановился он.

— Открывай.

Открыла и сразу прищурилась, в глаза метнулся яркий, просторный свет от неоновых панелей на потолке. Помещение было пустым, только у ближней стены стояли в ряд три промышленные машины, крашенные серо-зеленой краской. Кое-где на углах краска облезла, открывая затертый от работы черный и серый металл. Перед машинами торчал похожий на спортивного коня, но с плоской широкой спиной, верстак, с привинченными на краях тисочками и прочими полезными приспособлениями.

— О-о-о, — сказала пораженная Даша, бросая руку Данилы. Быстро подошла к машинам, оглядывая отполированные деревянные поверхности, облезлые скругленные углы.

— Это же… Это скорняжная. Черт, а эта, любую кожу возьмет, как крепдешинчик! А тут? Это ведь пресс. Блин, а молоток какой! Дани! Дан-и-и!

И, повернувшись к нему, блестя глазами и зубами, кинулась, обхватывая за шею. Прыгнула, обвивая ногами распахнутую дубленку и, сползая вместе с ней, попросила, цепляясь:

— Скажи, скажи, что мне можно тут, на этом. Да?

— Сверзишься! Ну вот!

Смеясь, Данила стал поднимать Дашу вместе с дубленкой с пола. Кивнул:

— Можно. Для тебя и поставили. Да не скачи, коза!

Но Даша, вывернувшись, уже ускакала к огромной машине, села на полированный временем табурет, привинченный, как сиденье к школьной парте. И, пощелкав тумблерами, наклонила голову, слушая, как усиливается низкий рокот мотора.

— Дай! Дай скорее что-нибудь!

— Нету ничего.

— Шапку дай свою!

Схватила поданную Данилой пыжиковую шапку, откинула меховое ухо и сунула его под широкую лапку. Нажала педаль.

— Ууурррыр, — сказала машина, без усилия продергивая через себя толстый мех.

— Вваа, — Даша выдернула шапку, рассматривая прошитое насквозь ухо, — смотри! Берёт. Беррёт, ласточка!

— Дашка. Ты мне головной убор загубила.

— Тоже мне, убор, — рассеянно сказала Даша, складывая пополам второе ухо и толкая его под лапку, — разве ж красивые молодые Данилы ходят в таких уборах…

— Уууыырррыых, — натужно сказала машина, но справилась. Даша встала, вертя в руках шапку с задранным и прошитым ухом. Отвела руку, любуясь.

— Даничка, я тебе знаешь, какой летчицкий шлем отгрохаю, за три часа! Будешь не мужчина, а сплошной стимпанк! Или тебе эта дорога? Так я сейчас же распорю…