Елена Блонди - Ателье [СИ]

Так и шло оно, текло, все ускоряясь, когда проснулась утром, после быстрого завтрака побежала на работу, поцеловав Данилу в губы, а Патрисия в шелковый затылок. И не останавливалось все три недели, поделенное на отрезки-куски. Кусок в ателье, где шумно и временами весело, а чаще — все со склоненными к машинкам головами, и только согнутые плечи видны. Из примерочной стрекот очередной заказчицы, и Галкин медленный голос. Кусок — в сером свете стылой московской зимы, когда — в магазин и обратно, прижимая к боку пакет с банкой кофе, упаковкой сахара и колбасной нарезки. Еще кусочек — под хруст снега, такого вечного, будто он испокон и навсегда и весны не будет, в темноте, расцвеченной яркими фонарями, а у бока локоть Данилы и у щеки его неторопливые слова о том, как прошел день и что было в нем смешного и грустного. Новый кусок — в гулком и холодном большом зале, где Даша, закутанная в старую куртку, крепко подпоясанная солдатским ремнем, мерно передвигалась от машинки к верстаку, отбивала молотком шов на блестящей коричневой коже, колотила по бронзовым кнопкам и совала очередную вещицу под пресс, затягивая винты. И последний кусок, отрезок тихого полусонного времени в студии, в узкой кухне или в горячей воде маленькой ванной, откуда Данила снова и снова вынимал ее, кутая в большой махровый халат. Смеялся, иногда ругался, сокрушаясь, ну откуда упала на его голову такая! Нет, чтоб сидеть, ноготки крашеные разглядывать, затевая от скуки уютный семейный скандал, а после, помирившись, улечься спать. И не спать, любясь.

И через три недели, аккурат к приезду отягощенной глянцевыми дипломами Эллочки, Галка однажды вытащила всех из-за швейных машин, выстроила в ряд посреди мастерской и распахнула занавеску, за которой висели на вешалках готовые вещи Дашиной коллекции. Первой в ее жизни.

— Ну? — требовательно сказала Галка, оглядывая своих, в меру изможденных соратников-рабов, и повторила, — ну?

Четверо стояли в рядок, молча смотрели. Настя, глубоко семейная, всегда первая во время получения зарплаты (за эти три недели ее старшая дочка научилась варить борщ и лепить домашние пельмени — «чтоб папа не ушел», а младшая привыкла сама делать уроки). Миша, которого дважды бросала огромная Любаня, кидая в унылое лицо поклонника упреки «никуда не ходим, мне скучно и вообще», но не бросила, потому что Галкой была проведена воспитательная беседа, нарисованы радужные перспективы и Любу усадили по вечерам обметывать швы на платьях. Алена, за которой каждый вечер приходил заброшенный муж Соник, и, вздыхая, оставался — заваривал чай, разносил по ателье горячие кружки, покрикивая над склоненными головами «держи, держи, а то зальешь же, черт, переделывать будешь»…

И — Даша, виновница и хозяйка идеи, не заметившая, как пролетели эти двадцать дней, машинально говорившая в телефон «алло», в ответ на голос Олега нажимая кнопку отбоя, бормоча про себя «потом-потом, извини».

За широкими окнами, вскрикивая машинами и лязгая вечными подъемными кранами на вечных столичных стройках, ворочался мегаполис, деревья прислушивались к себе, баюкая тугие еще стылые почки с искрой жизни внутри, дома мигали огнями квартир и неутомимо хлопали дверями подъездов. А на вешалках висели пять белых платьев, разных, от коротенького, как детская сорочка, до длинного, с туманным шлейфом. И под ними на полке разложены были поскрипывающие даже на вид, тугие на взгляд, разные и похожие кожаные вещи, которые, казалось, смотрели на платья и поднимались, как змеи — схватить, обнять, стянуть в кожаных крепких ладонях. Взнуздать, протягивая через локоть или плечо ладные ремешки…

Платья висели, пояса и корсажи, оплечья, браслеты и ноговицы лежали, но пятеро мастеров уже видели тонких девочек, чьи волосы бегут по плечам мелкими кудрявыми водопадами, звеня тихим шепотом леса.

— Вот это я хочу, — вытягивая руку, уверенно сказала Алена.

Галка улыбнулась.

— Ага. Работает. Работает?

Не отвечая на вопрос, Алена повторила требовательно:

— Я надену! Миша!

Миша подошел и поддел вешалку длинным шестом с крюком на конце. Платье, спорхнув, медленно упало на вытянутые руки Алены, и она оглядела всех с восторгом. Сказала тихонько, шевеля пальцами под тонкой тканью:

— Уййй…

Галка собрала с полки кожаную сбрую и подтолкнула Алену к примерочной.

— Пойдем.

Оглянулась и увидела, как поспешает за ними Настя, тоже неся на руках платье, а Миша идет следом с кожаным поясом и охапкой ремешков и браслетов.

А позади, под тонкими нежными подолами осталась Даша, и Галка кивнула ей:

— Мы сейчас.

Потом было много суеты и разговоров, Алена и Настя послушно вертелись, поднимая руки с ниспадающими прозрачными рукавами, и Даша, тихая и пустая внутри, подчиняясь командам Галки, что-то затягивала, шнуровала, прилаживала, чтоб лучше сидело… И, расцелованная всеми, была уведена в чайный угол, где ей вручили кружку, до краев налитую шустрым шампанским, выпрыгивающим на руку щекотными пузырьками.

— Чтоб не последняя, — строго сказала Галка, — поняла? Чего киваешь, язык отнялся?

— Чтоб не последняя, — послушно повторила Даша. И, опрокинув кружку, выпила колючее шампанское крупными глотками. Смеясь, вытерла слезы.

Снятые и снова аккуратно развешанные платья парили над привычным беспорядком, как белые туманные облака. За окнами чернел вечер, весь в золотых пятнах фонарей и автомобильных фар.

— Попросишь Данилу, пусть отснимет. Нас тоже, для памяти. Мишка! — Галка обняла Мишу за плечи, — тебе придется вместо Любани платьице надеть. Она не влезет.

— А мы ее ремнями! — радостно предложил Миша, слегка уже невнятно, наливая себе еще.

— Ну, тоже дело, затянем вдоль и поперек, снимки продадим в эротический журнал, — Галка аккуратно потерла накрашенные глаза, хлопнула по столу сильной ладонью:

— Так. Завтра всем выходной, песни-пляски, винище, водка, все, что захотите. Послезавтра — похмелочный день, кто хочет — на работу, кто не хочет — дом-диван-телевизор. А в понедельник все с цветами, в парадной форме, встречать Эллочку. И снова в бой. Пойдем, Даша, покурим в подъезде.

В большой тишине подъезда бормотал из раскрытой двери вахтерской каморки телевизор. Консьержка высунулась, оглядела девочек и скрылась, оставив дверь настежь и под нос себе рассказывая про «ходют и ходют, милиции на них нет». Даша курила, пуская дым в черное стекло, и он расплывался прозрачной медузой. Галка тыкала пальцем в телефон, набирая смску.

— Аниска двоек нахватала, придется воспитывать теперь и за прошлый месяц и на будущий.

— Галь? А вот скажи мне. Кто-то пишет романы, или картины рисует. А мы с тобой — платья шьем. Ведь их сносят. Выкинут в тряпье. А мы всю жизнь на это положим. Ты думала об этом?