Елена Блонди - Ателье [СИ]

Данила сел на табурет и засмеялся, вытирая лоб.

— Не дорога. Я ее купил, когда с тобой хотел познакомиться. Галя сказала, что ты с югов, я думал, понравлюсь — солидный. Положительный такой.

Даша засмеялась:

— Странные вы тут. Миша тоже поначалу спрашивал нелепицы. А что, говорит, вам зачем вообще деньги, у вас там фрукты-море-сады, ешь не хочу, рыбу лови. Потом удивлялся, чего это мы хотим отопления центрального зимой, у вас, мол, юг, нафига батареи. Такое впечатление, что я не из Крыма, а из Атлантиды понаехала. Одни легенды и сказки.

— Ты ему разобъяснила?

— А то! Стала в ответ сказки плести. Ве-ерил. И с клиенткой, бывшей крымчанкой, решил как-то разговор светский поддержать. Спросил, сколько было коз в стаде, которым за нее калым платили. Потом за мной с линейкой гонялся.

Данила свернул толстую дубленку, сунул подмышку.

— Смешно. Но, наверное, обидно.

— Да привыкла я. Они хорошие. Ты лучше скажи, откуда это все? Это же денег стоит!

Она, наконец, оторвалась от маленького машинного парка и, оглядываясь, прошла по гулкому залу, потрогала заляпанное побелкой большое окно, тоже смотрящее на огромный парк. Голоса вспархивали, бились под потолком, расчерченным металлическими трубками.

— Эта контора еще долго пустая будет стоять, до осени. Я с арендатором связался, попросил разрешения, пока ремонт то се, а машинки видишь, старые все, списанные. В доме «Северная Сакура» обновляли технику швейную, я и выпросил. Продал себя в рабство. Буду теткам бесплатно услужать, портреты делать, а через два месяца эти монстры будут наши.

Даша, снова подойдя, погладила рукой старый крашеный металл.

— Какие же они монстры. Работяги. Как мне тебя благодарить, Дани? Теперь к показу всю кожу отошью, спокойно. А мы с Галкой головы сломали, прикидывая, к кому напроситься. У нас все машинки легкие, для ткани. А эти — чистая роскошь.

— И он нашел себе женщину со странными понятиями о роскоши, — прокомментировал Данила, — не нужны ей драгоценности и наряды, дайте ей рычащую промышленную машину, шкуру с мертвой говядины и она все сделает себе сама! Кстати, о драгоценностях, Даш, а где твои в ушках сережки? Старинные, они тебе очень шли. И колечко?

Даша нахмурилась. По ушам с непривычно раздетыми мочками будто потянуло холодным сквознячком. Сказала неохотно:

— Разонравились.

И тут же в кармане куртки приглушенно запищал телефон. Даша стояла, дергая замочек на молнии. На седьмом звонке Данила не выдержал:

— Может, возьмешь трубку?

— Не хочу.

— Ну, посмотри хоть, кто звонит?

— Не хочу. Пойдем к нам, я голодная. Устала…

Еще раз провела рукой по сложному кубику скорняжной машины, накрепко привинченной к большому столу. И пошла к выходу. Сунула руку в карман, телефон пискнул и смолк. Данила шел следом, глядя на опущенные плечи. Что мучает ее? Отчего вздрагивает от каждого телефонного звонка? Это не тот хлыщ, который приходил с худенькой женой и осматривал Дашу в ателье, будто маслом намазывал. Тот в ответ на его угрозы по телефону рассмеялся мягко, уверил, что никаких претензий к Дашиному нынешнему положению не имеет. Пожелал удач всяческих. И что-то в голосе его заставило Данилу поверить. Хотя паскудник еще тот. Здесь что-то еще. Кто-то еще… из ее прошлой жизни. Наверное, тот самый недорокер, полупанк, осветитель.

Встретить бы его, набить морду, как следует… — мечтал Данила, пока Даша, уже привычно отстранив его в кухне от холодильника, готовила простой и быстрый ужин, что-то разогревала, выкладывала на тарелки и, беря в руку вилку, показывала — ешь давай, хватит смотреть…

— Ешь давай! Хватит смотреть!

— А?

— Бэ, Данилкин. Смотри, ухо наколешь и в рот занесешь.

Она села сама и похлопала по колену, зовя Патрисия. Обняла кота, целуя в большую голову.

— Ты мой котей, соскучилась. Раньше весь день на работе вместе. А теперь ты тут трудишься, а я там.

— Ма-арр…

— Марку держишь.

Кот переступал лапами, сверкая белыми носками, прикрывал глаза и бодал Дашу под локоть большой башкой. Она, одной рукой удерживая на коленях тяжелую кошачью тушку, цепляла вилкой лапшу, политую соусом. Что-то обдумывала, поглядывая на Данилу. Отодвинув пустую тарелку, сказала:

— Смешки смешками, но я тебе кругом должна. Живу бесплатно, еще машинки эти, а в рабство — тебя. А у меня даже времени нет — лишний заказ взять, сейчас самая запарка, пока Эллочки нет. Что мне делать, Дани?

— Патрисий за тебя отработает, — утешил ее Данила, острым ножом разваливая апельсин на оранжевые круги с каплями сока, — на, ешь. Мы теперь знаешь, какие популярные? А вчера явилась некая дама, принесла своего сфинкса, жаждала в кресле Патрисия сделать парадный портрет. Но не с ним, а со своим голоховостым.

— Ой…

— Угу, верно ойкаешь. Патрисий ему показал, кто в кресле хозяин. Хорошо на сопернике шерсти не было, не летала. А дама снялась. Но как положено, с Патрисием.

— Мморрда, — неодобрительно подтвердил кот, то ли о внешности голохвостого отозвался, то ли о его хозяйке. И стал вылизывать лапу, попадая шершавым языком по Дашиной ладони.

— Вы мне зубы заговариваете, оба, — расстроилась сонная Даша, с трудом держа глаза открытыми, — я серьезно, а вы. Все против меня. Заговор! А я хочу сама.

— Даже Шанель не сама. Ты же знаешь. Иди-ка спать, а то снова тащить тебя на руках.

— Шанель пошила шинель, — Даша выбралась из-за стола и покачнулась от усталости, — шарфом замотала дрель. Нет, дверь. И жить убежала в отель.

Когда Данила укрывал ее одеялом, сказала жалобно:

— Мне бы времени, Дани. Побольше. Сесть и смотреть, как краска сохнет. Ну, как трава растет. Вот было бы…

— Спи. Я домой поеду, сегодня обещал. Закрою сам. Утром вернусь рано, разбужу.

Он взял со стула Дашин телефон и отключил его, чтоб не затрезвонил посреди ночи. Поцеловал ее, уже спящую, и ушел, обдумывая по дороге, как избавить свою женщину от ненужных звонков.

Даше снилось время. Оно было похоже на густой туман, который казался совсем плотным, кучерявился упругими комками, но поднесешь руку — схватить, проскальзывал сквозь пальцы и утекал, все быстрее. Таял, дразнясь, и показывая в себе картинки: недошитые вещи, задуманные дела, темную фигуру Олега и, вдруг, автомобиль Саши — завоевателя женских сердец, шапку Данилы с простроченным ухом, а потом самого Данилу, с улыбкой, открывающей просвет между зубов, и на голове его — прекрасный шлем с длинными ушами, на теплой флисовой подкладке, с медными клепками и пряжками. Она повернулась, сбивая одеяло, хмуря брови во сне. К такому шлему все надо менять, не таскать же с дурацкой пенсионерской дубленкой или попугайной спортивной курткой… Куртку бы ему, тоже стильную, с меховым воротником и теплой подкладкой. Даша умела такую. Но время. Время! Течет, становясь прозрачным, не хочет остановиться и подождать ее, туманной рекой забирает, унося, все, что не успевается. А Даша стоит с растопыренными пальцами, хватает прозрачные хвосты, хоть самое нужное успеть, сделать в срок, не подвести Галку.