Юрий Козлов - Малый круг

Смородиновый куст плодил вокруг себя дополнительную тьму. В угольной тьме ветви его шевелились, подобно осьминожьим щупальцам. Куст, казалось, дрожал от гнева, нечто кощунственное, видимо, усматривая в самом факте Петиного приближения. Чем ближе Петя подбирался к нему, тем явственнее ощущал недоброжелательство куста, наплывающее воздушными волнами. Представить себе, что мокрый, трясущийся от непонятного бешенства смородиновый куст и теплая, ласковая Наташа — одно и то же, у Пети не хватало фантазии.

— Ну-ну, старичок, не нервничай! — Петя протянул было к кусту руку, но тот угрожающе выставил навстречу звенящую ветку. Петя был механиком и хорошо разбирался во всем, что касалось металла. Такой звук могли издать при соприкосновении тончайшие металлические пластины, а именно бритвы.

— Вот, значит, браток, какие у тебя листики… — удивился Петя. Еще ему не понравилось, что куст значительно увеличился в размерах, макушка его оказалась выше Петиной головы. А может, это только казалось в ночи.

— Да что же это? — Петя опустился на траву, в растерянности уставился в черную шевелящуюся тьму. — Ну, сам подумай, как я могу тебя… любить? Да собственно, за что? Что ты растешь, производишь ягоды? Конечно, я понимаю, вы, так сказать, наши меньшие братья, сохраняете на планете кислород, даете продукты питания, вас надо беречь, охранять, культивировать, полюбить… как своих самых близких людей… я не понимаю! Да и какая может быть между нами любовь? Как я угадаю, чего ты от меня хочешь?

Сам того не замечая, Петя отклонился от Наташиного напутствия, но его искренность, видимо, произвела впечатление на куст. Во всяком случае, бритвы больше не звенели, да и в размерах куст слегка убавился.

— Ей-богу, я не собираюсь причинить тебе зло! — вдохновился, осмелел Петя. — Ни один твой листик не потревожу, ни одну ветку не сломаю. Дай ты эти ягоды! Да не мне, не мне они нужны! Понимаешь, меня попросили… Для меня это важно. Если хочешь знать, я вашего брата вообще никогда не ломал, не мучил, веники из веток не заготавливал! Чего ж ты так меня встречаешь? А в последнем рейсе, когда заходили в Дакар, в парке дружбы сажал — да, сам сажал! — березки. Вот только приживутся ли они в африканской-то жаре… — Петя прикусил язык, этими сомнениями как раз и не следовало делиться с кустом. Вскочил с травы: — Но ты не думай, я искренне сажал! Еще просил негров почаще поливать, а то они там вообще ничего не поливают…

«Опять не то», — подумал Петя.

— А, черт! — внезапно поскользнулся на мокрой траве, кружка отлетела в сторону, и Петя, в ужасе припоминая Наташино предостережение не наносить кусту ни малейших повреждений, всей своей стокилограммовой тяжестью обрушился на куст.

«Все!» — мелькнула мысль, однако Петя не услышал хруста ломаемых веток, не ощутил мокрой оплеухи листьев. Куст легко, словно Петя был из пуха, а не из костей и мускулов, оттолкнул его. Растерянный, Петя снова опустился на траву.

— Э… вот ты, оказывается, какой… Вот какая в тебе силища… Так почему же, — с трудом перевел дух, — вы не защищаетесь, не применяете чудовищную свою силищу против… нас? Неужели… жалеете? Нас, властелинов природы? Как неразумных детей? Так неужто мы, а не вы — братья меньшие? — в изумлении уставился Петя на куст.

И вдруг почувствовал: происходящее развеселило куст! То есть не то чтобы буквально развеселило, а что у куста, вне всяких сомнений, имеется чувство юмора. Куст вроде как потешался над Петей. Но по-своему: не фамильярничая и никоим образом не покушаясь на Петино достоинство. Петя подобрал с земли эмалированную кружку. Она была полна огромных, со сливы величиной, ягод.

— Спасибо, дружище! — Петя хотел было потрепать куст по мокрой макушке, но подумал: еще неизвестно, кто кого должен снисходительно трепать. — Спокойной ночи! — вежливо попрощавшись с кустом, Петя вернулся в дом, поставил кружку со смородиной на стол.

Первое задание, таким образом, было выполнено.

Утром Наташа, как водится, отправилась за молоком в дальнюю пустеющую деревню, к которой уже подбирался ненасытный овраг. Пока он точил-истончал подземную основу, отчего деревня странно опускалась вместе с травой, немногочисленными домами, коровами, гусями, курами, словно таинственный град Китеж.

Наташа вернулась с новостью: прибыли бульдозеры, чтобы рыть второй котлован под водохранилище для гидроэлектростанции. Наташа проговорила это тревожно. Смородина ответила ей сумрачным, злым взглядом.

— Ну и что? — не понял Петя.

Ответом ему было молчание. Петя подумал, что угодил в семейку каких-то ведьм.

— Двенадцать лет назад, еще до рождения Смородины, тоже вырыли котлован под водохранилище, — объяснила Наташа после завтрака.

— Ну и что? — снова не понял Петя.

— Видишь, какой образовался овраг? Значит, они хотят еще один овраг?

— Кто они? — разозлился Петя, во всем уважающий конкретность.

— Мы, — сказала Наташа, — мы хотим, мы!

— Ну мы-то с тобой ничего не хотим, — заметил Петя.

— В том-то и беда, — подала голос Смородина, — ничего не хотя, вы выбираете для себя худшее!

— Да что мне, взорвать, что ли, эти бульдозеры? — разозлился Петя.

Смородина промолчала, и Петя понял, что такой вариант не кажется ей сумасшедшим.

— Так ведь другие пришлют, а меня в тюрьму посадят, — пробормотал он.

Второе задание было объявлено Пете за ужином. Ему надлежало спуститься на дно оврага к ручью и принести кувшинку.

На крыльце Наташа прижалась к нему.

— Из-за этих бульдозеров, — прошептала она, — все изменилось к худшему, она как с ума сошла. Будь осторожен, я не знаю, что она придумала… Что происходит там, — кивнула в сторону деревни, — почему-то должно отражаться на мне, а теперь, стало быть, и на тебе. Ей дана большая сила, но до сих пор она ей не пользовалась, наверное, есть запрет, который сильнее ее. А от тоски она мучает близких! На всякий случай возьми вот это, — сунула Пете в руку клеенчатую ленточку с веревочными висюльками.

— Что это?

— Такая штучка, ей ее надели в роддоме, когда она родилась, ну, что она моя дочь. Возьми, умоляю тебя.

— Да зачем?

— Возьми, не знаю!

Наташа закрыла дверь. Петя остался один. Да, Смородина была дочерью Наташи, но кровь отца была в ней сильнее. «Что бы там ни говорили, а по жизни все-таки ведет кровь отца, — подумал Петя. — Что за странный тип был ее отец?»

Ему вдруг захотелось бежать отсюда куда глаза глядят. Добра от затеи с кувшинкой Петя не ждал. Но сильнее желания бежать была жалость к Наташе. «Вероятно, не следует, — подумал Петя, — жалеть человека, когда над ним тяготеют всего лишь собственные его пороки, будь то пьянство, распутство или жадность. Жалеть надо, когда над ним тяготеет нечто невластное — фатум, рок». Над Наташей рок тяготел в образе Смородины. И Петя был готов проститься с жизнью за жалость к Наташе, хотя, конечно, это было не вполне разумно: умри он, кто будет жалеть Наташу? Но в данный момент Петя об этом не думал.