Мадлен Тьен - Не говори, что у нас ничего нет

Госпожа Лю выпустила облачко дыма.

— Не то слово. И на нашей улице был праздник — и посмотрите, как мы послужили родине. Ну, мы-то, хунвейбины, были высший класс и очень рассудительные.

Старый Би притворился, что не расслышал.

Они подъехали к большой палатке в северо-западном углу Тяньаньмэнь — временному штабу независимого профсоюза, куда вдоль бульвара уже тянулась очередь рабочих в заводской форме. Люди перекидывались шуточками, как полуденными перекусами. Два часа спустя, достояв до конца, Воробушек подписался под тысячами других подписей. Ему было слишком страшно бояться. Хихикающий волонтер, размахивая руками, уведомил его, что рабочие собираются в батальоны — некоторые отвечали за сбор припасов, некоторые должны были выступить против армии на блокпостах, а кое-кто вступил в Железную Кавалерию — мотоциклетную разведывательную сеть.

Воробушек отвлекся на шум вертолетов и сказал волонтеру, что будет делать все, что скажут, но мотоцикла у него нет.

— Ой-ей, — громовым голосом произнесла внезапно материализовавшаяся Фань. — Старина Воробушек, будьте практичней! Вы же уже все-таки не мальчик! На баррикады вы, как по мне, не запрыгнете, разве что с них сверзитесь!

— Сверзиться — тоже способ не пустить.

Фань издала рокочущий смешок и больно хлопнула его по спине раз и другой.

На соседней скамейке Старый Би и госпожа Лю курили одну сигарету на двоих, загипнотизированные рабочим радио. Новости читала девушка с личиком в форме сердечка, обладательница сопрано.

Воробушек вышел из палатки на площадь. Условия тут ухудшились, студенты выглядели оголодавшими и грязными. Повсюду валялся мусор, и лагерь просто-таки смердел. Люди один за другим пробирались к микрофону и представлялись учителями, интеллектуалами и главами студенческих союзов.

Воробушек долго за этим наблюдал. Их речи («Не преклонять колен!») становились все более пламенными, пока на волне неистовства («Никаких компромиссов!») и нахлынувших чувств и они, наконец, не попросили протестующих стоять твердо и все поставить на карту («Не отступать!»). Хляби небесные разверзлись, и хлынул дождь стеной. На съежившихся студентов рухнули тенты, и он услышал, как они вскрикнули: смех вперемешку со стонами и руганью. Транспаранты повисли, флаги прилипли к флагштокам, пара чьих-то забытых шорт и несколько мокрых футболок валялись под портретом Председателя Мао, как панцири черепах. Воробушек заметил стоявшую поодаль от остальных девушку с розовой повязкой на волосах и подумал, уж не соседская ли это дочка Ивэнь. Из-за дождя ее силуэт виднелся размыто, и у Воробушка было чувство, точно он смотрит в прошлое — или будущее, которому никогда не наступить. Он услышал за спиной шаги и обернулся. К нему бежала Фань — прыг-скок, прыг-скок — с ярко-синим зонтиком в руках, держа тот высоко в воздухе, как спортивную награду.

Его распределили на баррикаду у моста Мусиди — так близко к дому, что это было все равно что собственный двор сторожить. Воробушек и еще с десяток соседей обосновались на крыше городского автобуса с пробитыми шинами. Вокруг наперебой звучали песни двадцатых и тридцатых, и местные жители, включая Лин, раздавали нугу, чай и выпечку. Всю ночь он следил за Лин внизу в толпе. Она раздавала экземпляры неофициального приложения к «Жэньминь жибао», подпольно напечатанного сотрудниками редакции. На прошлой неделе Воробушек почти ее не видел. Лин невозможно было застать дома, всю свою энергию она пустила на «живой» диспут на «Радио Пекина». Журналисты и редакторы, включая Лин, твердо встали на сторону студентов и, прежде чем выпустить в эфир репортаж, больше не дожидались официального одобрения. Та Лин, которую он впервые увидел в комнате Кая, востроглазая студентка-философ, всего лишь тянула время — и вот она появилась, словно бы никуда и не исчезала. Строго говоря, по всему Пекину люди, которые вроде бы решили всю жизнь носить по десять слоев масок, теперь вдруг разом сбрасывали их все. Они и держались по-другому — гордо, даже радостно, в цвету.

Борясь со сном, Воробушек понял, что вспоминает, как раскачивался на поворотах автобус в Ухань, куда они с Каем поехали на поиски товарища Стеклянный Глаз, когда румяная девушка заснула у Воробушка на коленях, пока он играл «С птичьего полета». Он тоже тогда был безупречно счастлив. Музыка словно всех отскребла дочиста. Быть может, послания студентов сделали что-то похожее: упрощенные идеи запустили целый поезд желаний. Лозунг на банданах и футболках «Свобода или смерть» привел к голодовке и политическому тупику и даровал и волю, и желание изменить свою жизнь.

На вторую ночь Воробушку велели принести медицинскую маску, полотенца и носовые платки, потому что армия, как ожидалось, должна была применить слезоточивый газ.

И все же, и все же… На следующее утро солдаты Народно-освободительной армии завели свои машины и потянулись прочь из квартала. Измотанные солдаты махали им на прощание, кто-то плакал, а кто-то смеялся. Яркие цепочки цветов заполняли оставляемые ими улицы.

В субботу Ай Мин прибежала домой, запыхавшись и ликуя. Она рассказала, что студенты вступили в переговоры с правительством и согласились полностью освободить площадь Тяньаньмэнь.

— Ивэнь возвращается. — Она обернулась к Воробушку и прибавила: — И не придется тебе больше сидеть на этом сломанном автобусе и изображать из себя бойца.

Воробушек коснулся щеки дочери, и ему стало почти больно от того, какая та была мягкая.

— Так ты сегодня дома ужинаешь, Ай Мин?

— И даже готовлю. И ты пожалеешь, что спросил!

Лин вышла за продуктами. Новостей о решении, принятом студентами, пока не передавали, но в переулках все, казалось, уже в курсе, что произошло. Улицы дышали надеждой, какой она не помнила с первых лет Республики, словно все годы между теми днями и этими были лишь галлюцинацией или кружным путем. По дороге домой она встретила у колонки отца Ивэнь. Ивэнь не появлялась дома с начала голодовки, но все же ужасно похудела не она, а ее отец, товарищ Чжу. Завидев Лин, он сказал:

— Ох уж эти дети! Кладешь на них жизнь, а они тебе сердце разбивают!

Лин вручила соседу изрядный, только что купленный кусок говядины. Тот вскинул обе руки, отказываясь.

— Возьмите, — сказала она. — Студенты решили сворачивать демонстрации. Можете теперь встречать Ивэнь.

Вода перелилась через край ведра, и Чжу закрутил вентиль.

— Понимаете как, — сказал он, принимая подарок и жестом зазывая ее к себе. — Мы всем пожертвовали, только чтобы Ивэнь получила хорошее образование. Она наш единственный ребенок. Когда Ивэнь приняли в педагогический, я сидел с извещением в руке и плакал. Впервые за сорок лет я плакал! Я думал уж, меня сердечный приступ хватит. Ивэнь в обеих наших семьях первая, кто поступил в университет. Она всех умнее, кого я знаю. Я пытался ей объяснить, как ей повезло, что она живет в это время, что у нее есть возможности, которых у нас никогда не было. — Он покачал головой. — Но эти дети, они же думают, что все от них самих зависит. У них нет никакого понятия о провидении.