Мадлен Тьен - Не говори, что у нас ничего нет

Он поглядел на нее с такой печалью, словно она была кем-то совершенно иным. И научил ее первым в ее жизни иностранным именам: одно Ба Хэ (Бах), а другое — Гу Эр Дэ (Гленн Гульд).

Внутри у Воробушка копились звуки. Колокольчики, птицы и неровный треск деревьев, стрекот насекомых, громкие и тихие песни, лившиеся от людей, даже если те и звука не собирались издавать. Он подозревал, что сам делает так же. Не напевал ли он неосознанно народную песню или партиту Баха — может, когда гулял вечером с Ай Мин, надеясь обратить ее взгляд на нечто большее? В ушах у него потрескивали шипение маленьких паяльников, все те же усталые шутки, все тот же лязг, конденсаторы, резисторы и крошечные шунты, пронзительная боль у него на руках, коварные митинги и сессии самокритики, повторяющиеся слоганы — словно нож, который точили, пока не стерли лезвие напрочь: звук был живой, и неприятный, и неподвластный никому. Звук обладал свободой, с которой не могла бы сравниться ни одна мысль, поскольку звук не претендовал до конца ни на какое значение. С другой стороны, всякое слово можно было принудить означать совершенно противоположное. Однажды ему приснилось, будто он сидит в концертном зале. Вокруг шуршали программки, гудели голоса, открывались и закрывались сумочки, оркестр стремился к гармонии. Едва не хихикая от радости, полный нервического предвкушения, он дожидался исполнения собственной Симфонии № 3. Звонок созвал в зал последних слушателей. Погасили свет. Стало тихо. Он смотрел, не в силах пошевелиться, как на сцену выходит Чжу Ли в длинном синем платье. Она обвела взглядом зрительный зал, ища в толпе его. Руки ее были пусты. Он проснулся.

Придя во Дворец народной культуры на территории Хойчжоусского батарейного завода, Воробушек предъявил билет и ждал, что его прогонят. Вместо того его проводили на ряд с зарезервированными сиденьями. Повсюду было движение. Свыше тысячи человек плотной толпой валили в зал: партийные работники (серые), служащие (белые), рабочие линии сборки (синие), толпясь под свисающим знаменем с надписью «Полностью разоблачим и осудим измену Родине, совершенную Бандой четырех!»

Воробушек отыскал свое место. За ним все поворачивали головы на женщину лет двадцати пяти, в бледно-зеленой юбке и блузке в цветочек. Еще несколько месяцев назад блузку в цветочек сочли бы неприемлемой и даже преступной, но сегодня она казалась лишь не к месту. Молодая женщина, до странного ему чем-то знакомая, была с распущенными волосами. Они прихотливо вились, не заплетенные в косы. Снизу на подбородке у нее была вмятинка в форме большого пальца — примета скрипача. Она обернулась и посмотрела ему в глаза. Воробушек сморгнул — ему стало неловко, что его застигли, когда он пялился. Он вновь повернулся к сцене. В конце концов на авансцену вышел Ли Дэлунь — дирижер Центральной филармонии. Ли глядел с подиума не моргая, с трепетным спокойствием. Две ручки у него в нагрудном кармане вызывающе сияли. Ли объявил программу концерта (Малер, Бетховен и Копленд), а затем пространно заговорил о преемнике Председателя Мао Дэн Сяопине. То, что Дэн пришел к власти, было совершенно невероятно. Его тоже не пощадила культурная революция, его политическая карьера была уничтожена, семья — арестована. Его старшего сына пытали хунвейбины, и в 1966 году он выпал — или же его вытолкнули — из окна третьего этажа, в точности как Сань Ли. Но отец и сын пережили беспорядки, и сын в инвалидной коляске был теперь облечен славой. Дэн перехитрил госпожу Мао и ее обожателей, что ныне томились за решеткой. Теперь же при поддержке Политбюро он разворачивал ряд экономических и политических реформ. Для слушателей речь Ли сама по себе была песней, и люди в ответ на нее наперебой закричали: «Из искры возгорится пламя!» и «Будем бороться за введение четырех модернизаций товарища Дэна!» Имя Великого Кормчего, сяо пин, означало «бутылочка», и на деревьях, прямо за окнами зала, кто-то развесил маленькие зеленые бутылочки и красочные знамена с надписями «Дэн Синее Небо». Стекло позвякивало на ветру — надежда на лучшее будущее.

Перекрикивая гром аплодисментов, Ли заключил:

— Построим справедливое общество, революционный Китай, достойный музыкального народа!

За спиной у Воробушка девушка в цветастой блузке вздохнула, словно ей хотелось влететь на сцену, где торжественными рядами выстраивались музыканты.

Оркестр Центральной филармонии был одет по-простому — серые или синие брюки и рубашки на пуговицах с коротким рукавом. Сердце Воробушка билось так странно, что ему казалось, будто оно отделяется от его тела. От звуков настраивающегося оркестра он похолодел; струнные, деревянные и медные духовые разом взбирались вверх или спускались к долгой ля, и ноты у одного из гобоистов порхали, точно выпущенная на волю мысль. Воробушек с 1968 года не видел нот, и у филармонии они были вроде бы переписанные от руки. Пюпитры тоже были самодельные, скрепленные изолентой, струнами и деревянными колышками. Он ощутил постукивание палочки Ли Дэлуня по пюпитру так, точно дирижер чеканил ритм по Воробушкову хребту.

Неуверенным гулом взмыла Девятая симфония Малера.

Света в зале гасить не стали, и каждое лицо, каждая даже самая скупая реакция были на виду. Все застыли на своих местах. На сцене музыканты подались вперед, точно скользили по накренившейся корабельной палубе. Угол ярко-красного транспаранта — «Премьер Чжоу Эньлай вечно жив в наших сердцах» — оторвался и повис. Транспарант сложился по диагонали, но не свалился.

Опасность исходила словно отовсюду. Девушка закрыла лицо руками, и Воробушку отчаянно хотелось взять их и положить ей на колени. Ты не должна давать им понять, подумал он. Если они увидят, что ты всей душой этому предана, они это у тебя отнимут.

Мечтательная первая часть симфонии обрела резкость галлюцинации. Воробушек заглушил музыку раздумьями о самом Малере. На склоне лет композитор открыл для себя поэзию — в немецких переводах — Ли Бо и Ван Вэя, и их стихи послужили ему текстами для симфонии в песнях «Das Lied von der Erde» («Песнь о земле»). Стихи перевели на французский, а с него — на немецкий, а потом уже сам Малер прибавил к ним от себя, так что проследить строки — копии с неверно переведенных копий — до их первоначального вида было практически невозможно. Но некоторые стихи были известны, включая «Прощанье» Ван Вэя, знакомое всем в его собственном поколении и в поколении его матери, хоть они больше и не читали его вслух. «Ты мне говоришь: во всем мне здесь неудача, уйду я лежать там, где-то в Южных горах…» [15] Перевод В. Алексеева.

На протяжении всего следующего часа Воробушку удавалось отгонять от себя звуки оркестра. В зале было тепло, и рубашка у него сперва взмокла, а затем влажная ткань отвердела до ледяного холода.