Гуннхильд Эйехауг - В малом жанре

Она смотрит на меня. Я закрываю глаза. Звук дождя, он все идет и идет. И за тонкой пленкой тени стекающих капель.

Я как раз защелкнула велосипедный замок и вдруг вижу — пожар. Деревянный дом рядом с большим каштаном вот-вот рухнет. Первый этаж уже охвачен огнем, языки пламени тянутся из окон верхнего этажа, как алчные пальцы, ощупывают окрашенные красным стены. Скоро они вопьются в балки под крышей и обрушат их, все обвалится, с треском, я думаю о переломанных костях, обо всем, что создано быть опорой жизни, поддерживать ее и приводить в движение, но в какой-то день выходит из строя. Еще немного и сруб с грохотом завалится.

Перед домом стоят две пожарные машины и «скорая помощь». Я невольно ищу взглядом носилки с раненым, но их нет. И врачи, и пожарные собрались вокруг пожарной машины, никто не рискует шагнуть в пламя. Может, они знают, что внутри никого и спасать некого.

Неподалеку от горящего дома собралась толпа, наверное, соседи, все время подходят новые люди. Примечательно расстояние между ними, все стоят, как будто каждый пришел сам по себе; они чужие друг другу. Молча, затаив дыхание, они наблюдают, как исчезает дом. Многие одеты в светлые футболки и летние платья, на фоне красного они похожи на белые кровяные тельца.

Я замираю возле велосипеда, наполовину спрятавшись в тени на аллее. Во всем теле слабость, нельзя и подумать приблизиться к огню, присоединиться к молчащим ртам и вытаращенным глазам.

Пакеты с продуктами так и висят на руле, я думаю: шоколадное мороженое скоро растает, когда я открою коробку, оно потечет, снова его замораживать толку нет, консистенция уже испорчена. Что растаяло, в твердую форму не вернешь.

Это, конечно, неправда, нет такого закона природы, но именно так я думаю — что уже слишком поздно.

По улице под горку вниз бегут ребята. Остановились перед горящим домом, постояли недолго и помчались дальше, поглощенные друг другом и ночью. В их повадках ни намека на испуг. Как будто это не пожар, а костер, который развели их родители и полностью держат под контролем.

Беззаботные дети напоминают мне случай из детства, я была совсем маленькая. В то время мы жили в доме на берегу реки, несколько недель подряд шли дожди, и река стала выходить из берегов. Взрослые разбудили меня посреди ночи. «Наводнение», — сказали они, натягивая на меня свитер. «Эвакуация», — сказали мне и туго завязали шарф на шее.

Ничего подобного раньше не бывало, но я, тем не менее, не испугалась. Странное чувство, что я не сплю посреди ночи и попала в другое время, не мое, и как будто изменились запахи, и лица взрослых стали мягче. Ошеломление: я будто впервые по-настоящему узнала их и ощутила близость, не зависящую от тех ролей, которые мы обычно играли в жизни друг друга. Я получила доступ в волшебный мир, который раньше был закрыт от меня, хотя я и подозревала, Что он существует.

Я нашла взглядом детей, один взвизгнул. Возможно, эта ночь останется для них одним из самых красивых впечатлений, ночь, когда исчезли все правила. Страшное может быть приятным, пока не осознаешь опасность, они еще не научились отличать огонь от огня.

Дети исчезли в саду в конце улицы.

Полицейская машина остановилась рядом с толпой. Женщина в форме сначала встала вместе с пожарными, затем смешалась с толпой. Стоит, разговаривает с пожилым мужчиной, он немного отошел от всех и оказался рядом с ней. Он смотрит то на нее, то на пожар. Размахивает руками. Время от времени женщина-полицейский водит ручкой по белой бумаге.

Я стою, наклонясь над рулем велосипеда и вцепившись в него. Я не представляю, что мне делать. Я зритель зрителей, чего от меня ждать? В ладонях покалывает. Я думаю: «Должны бы неметь сильнее».

Ехать дальше или остаться? Я пытаюсь понять, чего я хочу, но боюсь ошибиться. Может быть, нет больше никаких желаний. Возможно, никогда и не было.

И тут подходит он.

— Какой ужас, — говорит.

Я поворачиваюсь и вижу мальчика, я именно так о нем думаю, хотя ему, конечно, скорее тридцать, а не двадцать. Не сводя глаз с горящего дома, он останавливается рядом со мной. На нем футболка и шорты, он обхватил себя руками, как будто мерзнет. Светлые волосы упали на лоб.

— Я уверен, что проживу до восьмидесяти минимум, — он кивает на огонь. — Люди забывают, что нет вакцины от беды.

Беда.

Я произношу слово быстро, оно чуть не застревает в горле, когда я повторяю его много раз подряд про себя, беда становится звуком маленького колокольчика, журчанием ручейка в лесу. В этом звуке нет опасности. И я говорю:

— По-моему, это не опасно.

Он смотрит на меня с любопытством, его теплый взгляд успокаивает. Он мне нравится, он мог бы быть моим сыном, думаю я и краснею.

— Возможно, вы правы. Возможно, беда не опасна, — говорит он.

На мгновение он будто погружается в свои мысли, но быстро прогоняет от себя воспоминания.

— Вы не знаете, давно горит? — спрашивает он.

— Максимум час.

— Надо же, как быстро.

Я опускаю голову и улыбаюсь. Я давно ни с кем по-настоящему не разговаривала и только сейчас это поняла. Все мои разговоры: «Да, спасибо, пакет нужен» и «Нет, спасибо, чека не надо» в магазине и «Здравствуйте» почтальону, если столкнусь с ним. Необычно слышать свой голос, произносящий другие слова.

Я смотрю на него. Взволнованный взгляд, светлые волосы, красивый рот. Он улыбается, я думаю: «Какой же он чистый».

— Не знаю, почему я пришел сюда, — говорит он. — Я собирался ложиться, когда увидел огонь из окна спальни. Я мог бы остаться дома, видно было хорошо. Но я почувствовал, что мне надо посмотреть вблизи.

— Это совсем не странно.

— Возможно.

Мы молчим. Он засовывает руки в карманы шорт, покашливает. Нам становится неловко. Я вдруг пугаюсь, что он исчезнет, что ему быстро станет скучно, он сошлется на что-то и уйдет, оставив меня одну. От одной этой мысли щемит в груди.

— С вами было что-то похожее? — спрашиваю я.

Говорить трудно, нервы натянуты, того гляди лопнут.

Мне очень хочется, чтобы он припомнил что-нибудь. Он задумывается.

— Не знаю, — он как будто бы медлит. — Когда я увидел пожар, мне показалось, что я это уже проходил, что я или кто-то в семье от него пострадали. Но я не смог вспомнить точно, потому что это было не мое воспоминание.

Он смотрит на меня, неловко улыбается.

— Странно звучит?

— Нет, — говорю я, — по-моему, мне понятно, что вы имеете в виду.

Память памяти. Ощущение, что горящее сейчас горело и раньше. И все время была угроза, что опять загорится. Я ничего не говорю, но думаю: катастрофа повторилась, она оказалась меньше, чем в моих страхах.

Покалывание в руках становится меньше, и сразу страшно хочется пить. Я вспоминаю, что я только что из магазина. Сую руку в пакет, нахожу пакет сока. Открываю его и пью. Сок уже не холодный, но мне все равно. А он говорит мне из-за спины: