Вильям Козлов - Когда боги глухи

Поставив кружку на бочку, вытер губы тыльной стороной ладони.

— Зачем ему меня обманывать? — раздумчиво проговорил он. — Я про дядю Родю… И откуда бы ему знать, что у отца были слабые легкие? Его и в армию не брали, добровольцем пошел…

— Разве это тебя одного коснулось? — заметил Игорь, проинструктированный Изотовым, как себя вести с Листуновым. — Были в то время перегибы, об этом писали. А как было после войны? Из нашего поселка Витя Милеев закончил десятилетку с золотой медалью, подал документы в университет, а ему от ворот поворот… Бросился под колеса поезда.

— Я не все помню, — глухо проговорил Алексей. — Он толковал, чего ему надо? Мы напили не на одну десятку. Надо расплачиваться… — Он вынул из кармана горсть пресс-масленок. — Я обещал ему.. И еще эти… крестовины.

— Он сказал, что сам тебя найдет.

— Вот это съездили за грибками! — тяжко вздохнул Алексей. — Лучше бы, Игорь, я ничего не знал… За что так моего батю? За что?!

— Еще по кружке? — предложил Игорь.

— Лучше бы я не знал, — повторил Алексей. — Как увижу военного с погонами, кулаки сжимаются! Так бы и врезал в рожу!

— Ну есть наверное, и другие способы рассчитаться за твоего отца… — осторожно ввернул Игорь, а про себя подумал: не слишком ли он сейчас ведет рискованную игру? Возьмет его Алексей за горло и спросит, на что это он, Найденов, намекает?..

Но Листунов ничего не спросил, по-видимому, и не слушал приятеля, придавленный своими тяжелыми мыслями. Скулы еще сильнее выперли на его круглом лице, темная прядь волос качалась над черной бровью, губы крепко сжаты, а в серых глазах ненависть.

— Он не врет, дядя Родя, — сказал Алексей. — Хлебал он с отцом из одного котелка тюремную баланду. Без вести пропал… И где? У своих родных! Как же это, Игорь? У кого узнать про все, что было? Есть же какие-нибудь документы?!

— Как же, узнаешь… — усмехнулся Игорь. — Изотов толковал, что могилу-то не сыщешь, а ты правду хочешь узнать! Правда тоже похоронена в земле и тяжелым камнем придавлена, чтобы не выползла на свет божий.

— Батя научил меня стрелять из лука. Какой это был человек! Я так ждал его с войны… — заглядывал ему в лицо сумасшедшими глазами Алексей. — Слушать гнусаря Семена на собраниях и уродину Машку Мешкову? Как они распинаются о светлой нашей жизни и призывают давать по две нормы за смену! А безвинно загубленный батька гниет в волчьей яме! Как это в книжке про Тиля Уленшпигеля? Пепел Клааса стучит в мое сердце… Пойдем, старина, хряпнем чего-нибудь покрепче. Душа просит… Помянем батю!

Игорю не хотелось пить, но он покорно зашагал с приятелем к ближайшей забегаловке. Здорово сработала «бомба», подложенная Родионом Яковлевичем!.. И ему, Игорю, пришлось по нитке вытягивать из жены Кати-Катерины все, что она знала про родителей Листунова. И как ловко воспользовался всей этой информацией Изотов!..

Спрятавшись за кустом орешника, человек с каменным лицом смотрел на травянистую лужайку, на которой расположилась парочка. До него доносился невнятный говор — густой мужской и топкий женский. Сквозь высокий тростник с коричневыми шишками просвечивало Утиное озеро. Слышно было, как шуршали у берега утки, на том берегу негромко кричала выпь.

Человек, не отрывая угрюмого взгляда от парочки, достал из кармана зеленой куртки папиросу, но закурить не решился. Голоса на лужайке затихли, человек скомкал папиросу и отвернулся. Покачав головой, потянул к себе лежащее неподалеку ружье, бесшумно поднялся и, не оглядываясь, зашагал от озера. Был он среднего роста, темноволос, на ходу чуть сутулился. Отойдя подальше, закурил. На лице его появилась непонятная усмешка. Ржавый папоротник хлестал по его болотным сапогам, ветви цеплялись за куртку, но человек не обращал на это внимания, отводил руками колючие ветви, губы его шевелились, будто он разговаривал сам с собой. Внезапно остановился, сорвал ружье с плеча и дуплетом бабахнул в небо. Раскатистое эхо разорвало лесную тишину, вспугнуло уток на озере, заставило на время замолчать птиц в лесу.

— Ах, Павел, Павел! — проговорил вслух человек, задумчиво глядя на синеватый дымок, медленно выползающий из стволов. — Кто бы мог подумать!..

Вечером того же дня у калитки дома Павла Абросимова остановился Иван Широков и негромко окликнул хозяина, что-то мастерившего на верстаке.

— Заходи, Иван, — пригласил Павел Дмитриевич. Он полюбовался на ореховую рамку, которую только что сколотил, прислонил к бревенчатой стене, отряхнул с брюк опилки.

— Выдь-ка сюда, — позвал Иван.

Что-то в его голосе насторожило Павла Дмитриевича. Он бросил взгляд на Широкова, по лицу его скользнула тень. Прихватив с верстака пиджак, тяжело зашагал к калитке. Из сеней выглянула Лида, улыбнулась Ивану и чуть хрипловатым голосом произнесла:

— Чего подпираешь забор, Ваня? Иди в избу, самовар поспел, чаем с медом угощу.

Иван что-то невнятно пробормотал, лицо его окуталось папиросным дымом.

— Все смолишь? Потому до сих пор и не женат, что всех девок на танцах отпугиваешь дымом, как пчел… — рассмеялась Лида и перевела удивленный взгляд на мужа: — Ты куда это на ночь глядя собрался?

— Пейте чай без меня, — отмахнулся Павел Дмитриевич.

— Ох, Иван, Иван! — покачала головой Лида. — Никак мужика моего на выпивку соблазнил? Да я разве против? Идите в избу и выпивайте, я соленых грибков из подпола достану.

— С чего ты взяла, что мы собираемся выпивать? — недовольно заметил муж.

— А может, на танцы собрались? — поддразнила Лида. Круглое курносое лицо ее улыбалось, небольшие голубые глаза весело смотрели на них.

— Веселая ты, Лида, — уронил Иван. — Небось и плакать-то не умеешь?

— Мать говорит, родилась я со смехом, наверное, и умру так, — рассмеялась Лида. — Разве плохо, Ваня, быть веселой? Или всех по себе судишь? Сам-то ты и улыбаться не научился.

— Не скажи, — мрачно заметил Широков. — Я из тех, кто смеется последним…

Они свернули на Кооперативную улицу, потом пошли к вокзалу. Иван сосредоточенно курил и молчал, Павел Дмитриевич недоуменно поглядывал на него сбоку, но первым не заговаривал. Он видел, как у Ивана сошлись брови, обозначилась глубокая складка на лбу, — видно, трудно ему начать разговор. Летучая мышь мелькнула перед глазами и пропала, от водонапорной башни, перечеркнув дорогу, вытянулась длинная тень. Солнце спряталось за бором, на небе алела широкая полоса, чуть выше ее неподвижными линкорами застыли подсвеченные снизу багровые облака. Последняя декада августа, еще осенняя прохлада не ощущается, но дни стали короче, деревья и кустарник будто тронула ржавчина. Не сегодня завтра улетят стрижи и ласточки, а потом высоко с криками потянутся клинья гусей, журавлей, аистов.