Лариса Бортникова - Бабодурское (сборник)

Хочу еще, чтобы вы каким-то образом почуяли вот это вот чуждое нам, но абсолютно уместное там отношение к полигамным бракам… Такое чуть свысока, чуть с юморком, немного с удивлением, и, подсознательно, где-то очень внутри, где-то очень глубоко под коркой цивилизованности — с уважением. Мол, надо же… Какую мужик на себя ношу не побоялся взвалить!!!

А многоженства там нет. Это правда.

ЛИРИЧЕСКОЕ НА ЭТОМ ЗАКАНЧИВАЕТСЯ

— Я вернусь домой, — рыдала Алиска. — К маме! Ты негодяй. Ты развратник! Ты кобель!

Байрам метался по комнате, как разъяренное солнце над линией горизонта, не решаясь ни закатиться, ни выкатиться обратно в зенит.

— Ты глюпий. Ты не понимаешь. Я тебя люблю. А это жена-мама-папа-так-хотел… Но я ее не бросай. Два сын и она, денег нет… Нельзя. Она тебя уважать, слюшать, кушать готовить, трусик стирать.

Вот не знаю, «кушать готовить» явилось убийственным аргументом, или все-таки «трусик стирать» («трусик»-то у Алиски был о-го-го!), но Алиска успокоилась и, взяв с Байрама клятву ни в жисть на Фатму, как на женщину, не глазеть, пошла греметь тазиком.

На самом деле у Алиски выбора не было. Ну и куда бы она поперлась одна, в коротком чужом чаршафе, без языка, без мозгов, с четвертым размером? Даже если бы и доперлась до Стамбула, да пусть и до Иркутска… Ну… К маме-алкоголичке в однушку? Или еще куда? А лет-то уже Алиске стукнуло под тридцатник, а баб таких луноликих у нас пруд-пруди… Некуда было Алиске деваться, поэтому она еще пошумела-пошумела и заснула тихонечко на расстеленных на бетонном полу одеяльцах…

А с утра раздался робкий стук в дверь… Алиска спать была горазда, поэтому даже не услышала, что Байрам до петухов куда-то свалил, а вот стук услышала. И шаги тихие, змеиные, у изголовья. И Алиска приоткрыла глаз, и вскочила, как ошпаренная. Над раскинувшейся на одеялах пышной Алиской стояла куколка в чаршафе. На вытянутых руках куколка держала поднос с чаем, белым сыром и маслинами.

— Завтрак приготовила. Будешь?

Такой уровень турецкого Алиске был доступен. Также ей был доступен тот уровень, на котором она нежданную доброжелательницу выперла вон из комнаты. Потом Алиска поднялась, оделась и вышла в пустой салон. В уголке жалась Фатма — вышивала что-то тихонечко. Дети орали где-то на улице. Поднос с завтраком стоял нетронутый на пластмассовом, невесть откуда взявшемся столе.

Они просидели молча целый день — каждая в своем углу. Алиска сначала сковыривала лак с ногтей, потом пела про «две звезды», потом просто молчала, боясь случайно задремать. К еде Алиска так и не притронулась. Фатма вышивала, время от времени робко глядела на Алиску, и снова тыкала иголкой в пяльцы. Пару раз забежали мальчишки, слупили по батону хлеба с сыром каждый и опять убрались во двор.

Вечером их загнал домой Байрам. Он был пыльный, вонючий, уставший. И пока Фатма стаскивала с Байрама ботинки, Алиска жаловалась. Жаловалась, что сука-Фатма наверняка хочет ее, Алиску, прирезать/придушить/отравить, и поэтому Алиска так больше жить не может. Байрам молча сунул Алиске кулак в нос и пошел за хитро улыбающейся Фатмой на кухню. Там на пластмассовом столике стоял ужин. Когда Фатма умудрилась его приготовить, Алиска так и не сообразила. Ей было не до этого. Она отчаянно злилась.

— Нет еда плохо. Она тебя уважать. — Байрам взгромоздился на Алиску. Тазик с водой услужливо стоял рядом. — Ты ее тоже любить. Как младший систер. (Иногда Байрама пробивало на английский.)

Систер не систер, но на следующее утро Алиска села завтракать вместе с Фатмой. «Подумала и стала кушать», — как сказал бы классик. Правда, Алиска заставляла Фатму кусать от каждого ломтя хлеба и хлебать суп из одной тарелки. Но суть да дело… К вечеру на кухне женушки наперебой старались извернуться в кулинарии, дабы удивить любимого.

Снимать ботинки они ломанули хором. Одна левый, другая правый. Байрам довольно похлопал обеих по спине, пожрал и захрапел на диване. Кумы (теперь мы можем спокойно называть их кумами) переглянулись, сняли с Байрама штаны, трусы, рубашку, и потопали каждая к себе в комнату.

Через неделю девки спелись. Фатма учила Алиску готовить совсем-турецкую-жратву, поправляла ломаный Алискин турецкий, рассказывала что-то свое птичье, а Алиска Фатму жалела, давала ей померить красные трикотажные штаны и блузку с кружевами и по-матерински улыбалась, когда Фатма вертелась у зеркала, изумленная своей нежданной «красотой». Мальчишки потихоньку к Алиске привыкли и тоже что-то такое ей рассказывали наперебой и, не стесняясь, просили вытереть им носы или подмыть попы. Порой приходили соседки, рассаживались, кто куда, щебетали что-то. Фатма помогала Алиске понять, о чем речь, то жестами, то трудно находя нужное слово в разговорнике, то просто взглядом. Вела себя Фатма, словно младшая жена, редко позволяя Алиске налить гостям или себе чаю или порезать кекс. Убирались, стирали, готовили кумы вместе, хотя, что греха таить, основная нагрузка опять-таки была на Фатме.

Байрам был доволен. Приходил поздно, падал на новоприобретенную кровать и смотрел новоприобретенный телевизор. Спал, однако, только с Алиской, держа свое настоящее мужское слово.

А Фатма помалкивала, словно так и должно быть. Помалкивала. Выливала утром таз. Краснела, когда натыкалась взглядом на белесые пятна на простынях. Ловила каждый мужнин жест, каждый взгляд. Радовалась скудным похвалам. По-собачьи следила за тем, как Байрам то прихлопнет Алиску по заду, то ущипнет за сиську. Молчала. Краснела и молчала.

Не выдержала Алиска.

Вечером Байрам пожрал и лег перед телевизором, лениво пошаривая ладонью по Алискиному телу. Фатма быстро сварила кофе — две чашки (сама она такой дорогой продукт не пользовала), и, уложив детей, устроилась в уголке. Она сидела, наклонив голову, что-то вязала, а сама поглядывала на красномордого довольного мужа и луноликую куму. Поглядывала, поглядывала… И вдруг разревелась. И вскочила. И убежала к себе.

— Что Фатма? Болеть? — Байрам недоуменно воззрился на Алиску.

— Дурак ты… — Алиска вскочила, в сердцах ткнула мужа кулаком в пузо и добавила, — Дурак. Она ж женщина. Любви хочет.

— Как это? — не допонял Байрам.

— Секс! Секс нужен!!! Понимаешь?

— Как секс? — совсем охренел Байрам. — Фатма — неблять. Ей секс плохо!

Вот такая вот неверная парадигма вертелась в Байрамовой рыжей голове. И Алиске пришлось потратить целых полчаса, чтобы Байрам усомнился в истинности привычных постулатов, и побрызгал подмышки дезодорантом, и еще раз переспросил у Алиски про «ты ревновать нет?», и пошлепал босиком к двери, из-за которой доносилось мерное дыхание малышей и сдавленные всхлипы Фатмы.

Алиска послушала, как гремит не ее тазик, и заснула довольная.