Ярослав Ивашкевич - Современные польские повести

Поскольку последнее время его часто угнетала неуверенность, он обратился однажды к Ванде, к единственному человеку, который по-настоящему был близок ему и предан.

— Как по-твоему, только откровенно, ведь ты умна и знаешь меня. Мои мысли. Почему я ошибался в оценках, пренебрегал человеческими нуждами? Только без недомолвок.

Ванда была странным человеком, ее собственная жизнь складывалась не слишком удачно — не успела выйти из девчоночьего возраста, как в ней появилась этакая стародевичья разочарованность. С отцом она была чутка и внимательна, но порой неумолимо прямолинейна. Это он ценил.

— Ты всегда был аскетом, — произнесла она, подумав.

— Что это значит? — вспыхнул он.

— Ты всегда был невзыскателен. Достаточно взглянуть на твою комнату. Разве так люди живут? Никаких потребностей. Как бы постоянно на чемоданах. Другие не чурались радостей жизни. У тебя на это не было времени. Мать права.

— Обвиняешь меня? — не на шутку испугался Кароль.

— Нет. Ведь я хорошо знаю, ты мерил на свой аршин и себя, и других.

Она смотрела ему в глаза с участием, но говорила осуждающим тоном:

— Я согласна с мамой, что ты уже давно, извини за прямоту, разминулся с новым временем. Ты страшно упрямый. Может, поэтому? И наверняка не понимаешь нашей эпохи: научно-технической революции и роста потребления. Этой обратной связи. Одно обусловливает другое. Современный голод, эта жажда потребления не вяжется с твоим представлением об обществе будущего, сложившимся у тебя еще в годы мирового кризиса, до войны. Своего апогея ты достиг в середине пятидесятых годов. И там остался. Сознайся, ведь к тем годам ты бы охотнее всего вернулся?

— Я был, вернее чувствовал себя тогда молодым.

— Вот видишь. Но по крайней мере ты никогда не был двуличным.

Это уже зазвучало как жалостливое утешение.

Доктор Клеменс Яхимович, с 1955 года заведующий больницей в Н., явился в тот день на работу с присущей ему пунктуальностью. Он настолько привык к своей больнице, что уже многие годы как бы не замечал ее материальной оболочки. Доктор прошел в кабинет, снял пальто и любимую старую шляпу (с некоторых пор он утратил былую элегантность). Надевая халат, обеспокоенно глянул в зеркало над умывальником. Мутное, искажающее отражение дешевое стекло не скрывало все более заметных изменений. Глаза блеклые, белки краснее, чем вчера, все лицо в синевато-багровых прожилках. К старости я сделался бело-красным, — кисло усмехнулся он.

Действительно, гладко причесанные седые волосы, прилегающие к черепу, словно эластичная шапочка, резко контрастировали с багровым оттенком лица. Вот уже два года этот шестидесятитрехлетиий мужчина, плечистый, с огромными, разбухшими, как у прачки, кистями рук и квадратным бульдожьим лицом, сохранял только видимость бодрости.

Ибо Яхимович начал внезапно, почти со дня на день дряхлеть. Едва ли не одновременно вышли из повиновения безотказные доселе руки, глаза, сердце. Почему же до пятидесяти лет он даже не допускал такой возможности? Все что угодно, только не унизительная, докучливая старость. Но вот внезапно его скрутила гипертоническая болезнь в острой форме, разладились почки, печень. Будучи опытным медиком, Яхимович всякий раз, заглядывая в зеркало, обнаруживал симптомы этих недомоганий. Хотя бы и сегодня.

Задребезжал телефон. В такую пору, до утреннего обхода? Удивленный Яхимович взял трубку, секретарша только буркнула, что звонят из милиции, и, прежде чем доктор успел что-либо сказать, соединила его. Зычный голос сообщил, что минуту назад на злосчастном четырнадцатом километре столкнулись две автомашины. Много жертв, скоро привезут тех, кто остался в живых.

И сразу же — как предостережение — прозвучала фамилия: Барыцкий.

Только этого мне не хватало! — с ужасом думает Яхимович.

Заведующий садится за стол, уставившись на свои огромные сцепленные руки. Барыцкий! Какое совпадение! Барыцкий в моей больнице! И он тотчас отчетливо представил себе внушительный кабинет Барыцкого и себя, и тех двух бедняг. Они сидят перед монументальным письменным столом, нервничают и испытывают досадное чувство полнейшей своей зависимости. Все в руках Барыцкого! Яхимович излагает, так они условились, насущные проблемы больницы в Н., называет цифры, более чем убедительные, но видит, что все это дело, такое для них наболевшее, Барыцкому представляется пустяковым. Чтобы цифры звучали красноречивее, чтобы скрасить унылую серость статистики, он добавляет: достаточно, мол, исключить из плана на год, на два несколько жилых домов. И предоставить приоритет больнице!

Такие доводы вызывают неожиданную реакцию. Барыцкий приходит в ярость, и это сразу же бросается в глаза. Он понижает голос, который и без того звучит зловеще.

— Во-первых, — говорит он, — почему вы с этим обращаетесь прямо ко мне? А не по соответствующим ведомственным инстанциям? Во-вторых: исключить из плана несколько жилых домов? Так вот, будьте-ка любезны предложить это рабочим «Сельхозмаша». Посмотрим, что они на это вам скажут.

И вот теперь Барыцкий очутился в моей больнице, — лихорадочно думает Яхимович. — Что я с ним сделаю? Куда его положу? А может, в коридоре? Пусть узнает, пусть насладится…

Но тут же понимает, что все это вздор. Барыцкий! Сейчас начнут трезвонить из Варшавы! Он смотрит на часы. Нельзя терять ни секунды.

Первым делом он поручает секретарше срочно вызвать врачей: хирурга, доктора Бухту, имеющего вторую категорию (своего любимчика и вместе с тем enfant terrible [86] Строптивое дитя (фр.) . здешней медицинской среды) и молодого врача Зофью Собутку, исполняющую обязанности ординатора терапевтического отделения (штатное расписание предусматривает вторую категорию, должность уже более двух с половиной лет вакантная). Еще до их прихода он вызывает операционную сестру и изменяет распорядок дня — день предстоял как раз операционный — отменяет прежние распоряжения, касающиеся дачи наркоза, велит установить койку в своем кабинете.

Бухта и Собутка уже в больнице, они бегут по коридору. Яхимович на одном дыхании кратко сообщает им о катастрофе и приказывает немедленно очистить трехместную палату интенсивной терапии. Инфарктника и парнишку с травмой перенести в другое место. Зофья Собутка высоко подымает брови, отчего на ее девчоночьем лице появляется выражение примерной ученицы, этакая воплощенная аккуратность и исполнительность. Яхимович догадывается, ага, сейчас начнет: «Как это перенести? Состояние больных…» и т. д. Чтобы предупредить это пустословие, он говорит:

— Никаких дискуссий, коллега! Выполняйте мое распоряжение! А вы, коллега Бухта, готовьтесь к операции. Да разве я прорицатель? Откуда мне знать к какой. Сейчас выяснится, скоро их привезут. Одну койку поставим в моем кабинете. Надо вынести шкафчик и кушетку. Вот так.