Ярослав Ивашкевич - Современные польские повести

— Мерц? Как дела, Мерц? — Штауффенберг тремя пальцами прижимает трубку к уху. — Что ты там рассказываешь?

— Слушай, Клаус, у нас нет никаких известий. Ни слова подтверждения. А то, чем располагаем… впрочем, это не телефонный разговор…

— Уверяю тебя, то, что говорил фон Хефтен, чистейшая правда. Я был рядом, слышал, все должно было разлететься вдребезги — столы, стены, не говоря уже о людях…

— Превосходно, Клаус, превосходно!

— Подожди. Превосходно, превосходно, а почему вы ничего не сделали? Ладно, потом потолкуем. Не теряйте там времени, пока я еду. Все уже должно быть приведено в движение…

— Разрешите доложить, господин полковник, нет никакой машины из штаба!

Это был фельдфебель.

— Ни секунды проволочки! — рявкнул Штауффенберг в трубку. — Действуйте! — Он взглянул на фельдфебеля. — Найди начальника аэродрома. Ты меня знаешь. Пусть даст мне свою машину. Я очень спешу.

Фельдфебель щелкнул каблуками, убежал.

Было пустынно и жарко. Они взглянули друг другу в глаза.

— Не понимаю… — начал Штауффенберг.

Фон Хефтен понял одно: шеф очень обеспокоен.

— Возможно, что-то случилось с генералом Штиффом, — сказал он, — и с генералом Фельгибелем. Видимо, кто-нибудь из бонз выжил. Геринга и Гиммлера не было на совещании?

— Не было.

— Может, пытаются взять инициативу в свои руки. Первым делом полностью изолировать «волчье логово». У Фельгибеля могут возникнуть затруднения с передачей…

— Возможно, возможно… — Штауффенберг успокоился, хоть и заметил, что фон Хефтен утешает слишком рьяно.

— Господин полковник, есть машина!

Фельдфебель показал на старый «опель». Полковник поблагодарил, сели в машину.

Ехали душным сосновым лесом, примыкавшим к окраине Берлина. Бесконечным, так что Штауффенберг усомнился, выберутся ли они из него когда-нибудь. Потом еще томительнее потянулись предместья, которые англосаксы уничтожали с яростным ожесточением. То и дело приходилось останавливаться, сворачивать налево, направо, повинуясь желтым пальцам дорожных указателей. Тянулось все это неимоверно долго.

Неслыханно, думал Штауффенберг, неслыханно. За три часа ничего не сделано. Даже с этим трупом у ног ни на что, кроме болтовни, не способны. Еще одна непреложная истина стала утверждаться в его душе: он вошел в историю и обрел еще одну обязанность — довести до конца дело спасения родины. Хотя бы и было слишком поздно. Хотя он и не желал ничего для себя лично: ни власти, ни ответственности. Он понимал теперь, что должен быть тверд и непреклонен. Чрезмерная сдержанность может оказаться хуже лжи, трусости, предательства.

Предместья были почти безлюдны. Полиция охраняла развалины. Кое-где копались в руинах рабочие-иностранцы. Они не торопились, как никто не торопился в этот жаркий воскресный день. Штауффенберг смотрел вокруг с нетерпением и тревогой, ибо она вернулась и все росла.

— Послушайте, Хефтен, — негромко обратился он к обер-лейтенанту. — Кто тут спит? Весь город? Или это нам двоим приснился взрыв и черный дым?

Фон Хефтен вздрогнул и промолчал. Въехали на Бендлерштрассе. И тут царил покой. У штабных зданий стояли часовые, самые обыкновенные, заспанные, попрятавшиеся в тень.

Вот и штаб командования армии резерва сухопутных войск. Ворота, в воротах тоже часовой. Толстомордый солдат наклоняется к окну автомобиля, заглядывает равнодушно, узнает Штауффенберга. Вытягивается, открывает ворота, отдает приветствие.

Штауффенберг тут же выскакивает из машины. Узкий колодец двора, десятки окон, в окнах — лица офицеров. Полковник бросается к двери, поэтому не видит, как у этих лиц вырастают руки, как пальцы указуют на него, Штауффенберга, и как, прежде чем он исчезнет со двора, в окнах начинается движение.

Он мчится по лестнице, придерживаясь на поворотах за перила своей единственной, искалеченной рукой. Фон Хефтен, размахивая его портфелем, несется следом. Так вместе они влетают в приемную-адъютантскую, не перекинувшись словом с адъютантами, которые еле успели вскочить при их появлении, распахивают двери и врываются в кабинет генерала Ольбрихта.

Это просторная комната с высокими окнами, выходящими на юг. Здесь было бы невыносимо жарко, если бы не опущенные шторы. В янтарном свете кабинета Штауффенберг с багровым, лоснящимся от пота лицом кажется еще более разгоряченным. Он в белом летнем мундире, в брюках для верховой езды, в высоких кавалерийских сапогах.

В кабинете стоит генерал Фридрих Ольбрихт, заместитель генерала Фромма, командующего армией резерва сухопутных войск. Он среднего роста, лысеющий, чисто выбритый, в очках. Ему под шестьдесят. Лицом он чем-то напоминает врача или священника, ничего от армейской жесткости. Но восклицание, которое вот-вот вырвется у Штауффенберга, адресовано именно ему: ведь Ольбрихт — тот, кто должен действовать.

Штауффенберг крикнул прямо от дверей:

— Что у вас творится, черт побери?

Эта непосредственность и резкий тон производят сенсацию. Так в словах проявилось преображение полковника. Тот, кто вошел в историю, не обязан докладывать.

— Почему до сих пор ничего не сделано?

Ольбрихт смотрит на него своими холодными светло-голубыми глазами, но в уголках рта добродушная улыбка:

— Спокойно, полковник.

Штауффенберг чувствует, как в горле клокочет прорывающийся крик. Озирается по сторонам, берет себя в руки и проглатывает этот крик. В янтарном полумраке кабинета стоят еще несколько человек. Среди них — высокий господин в штатском, коротконосый, с темными кругами под глазами. Это будущий, вернее т е п е р е ш н и й, президент Германии, генерал-полковник Бек, некогда начальник штаба вермахта, изгнанный Гитлером еще до войны за то, что был противником оккупации Праги.

И вместо того чтобы крикнуть, Штауффенберг уже тише произносит:

— Так почему?

— Потому, — перебивает Ольбрихт, — что у нас нет уверенности относительно результатов покушения…

— Но ведь я… — взрывается Штауффенберг, и это звучит как рев зверя, в которого вдруг угодила пуля.

— Минуту! — Ольбрихт тверже его, а может, спокойнее. — У нас состоялся разговор с Фельгибелем. Он подтвердил, что было покушение, но не подтвердил, что Гитлер погиб. Может, только тяжело ранен. Обещал информировать еще раз, не звонит. Только что я потребовал от Фромма начать осуществление плана «Валькирия», сообщив ему о смерти фюрера в результате покушения и попытке СС захватить власть. Так вот, Фромм категорически отказался, потребовав подтверждения смерти фюрера.

Черный глаз Штауффенберга, казалось, пылал.

Он прохрипел:

— Какое еще доказательство?

— Он при мне связался с Кейтелем…

— Кейтель мертв. Он был на совещании.