Ярослав Ивашкевич - Современные польские повести

— Кейтель, — спокойно продолжал Ольбрихт, — немедленно ответил. Подтвердил, что было покушение, что несколько человек тяжело ранены. Но фюрер практически цел и невредим, получил лишь несколько царапин. Кстати, фельдмаршал спросил о вас, полковник…

— Кейтель лжет! — воскликнул Штауффенберг. — Кейтель вечно лжет. Я снял бомбу с предохранителя, вошел следом за Кейтелем в павильон. Поставил портфель под стол, в полутора метрах от… от этого… И тотчас вышел, сказав Кейтелю, что жду телефонного звонка. Не может быть, Кейтель лжет! Я быстро направился к стоянке машин. Минуты через три произошел взрыв! — Это он выкрикнул, не сдержавшись, не находя иного способа отстоять свое Свершение: — Взрывная волна была такой силы, что нашу машину чуть не сбросило с дороги. Мы видели облако дыма, не так ли, фон Хефтен?..

— Так точно, — подтвердил обер-лейтенант.

— …Через южные ворота нас не хотели выпускать, уже была объявлена тревога.

Ольбрихт тихо спросил:

— Полковник, вы собственными глазами видели труп Гитлера?

— Какое это имеет значение?

— Значит, не видели?

— Если бы я дождался, пока его вынесут, меня бы тут не было! — снова закричал Штауффенберг. — А что же, генерал, вы сказали Фромму?

— То же, что и вы. Что Кейтель лжет.

— А Фромм?

— Отказался.

— Где он?

— Здесь.

Пот залил лицо Штауффенберга. Все, с чем он успел освоиться во время полета, пошло прахом. Его врожденная скромность, которую он приноравливал к своему новому воплощению… Свершение, которое внезапно оказалось незавершенным. Кружилась голова, словно он, падая, попал в воздушный водоворот. Его шатнуло, он прислонился к стене.

Ольбрихт поверх очков внимательно наблюдал за ним.

— Несмотря на отсутствие ясных указаний от Фельгибеля, с некоторым опозданием, но мы решили действовать, — проговорил он. — Как раз начинаем передавать в войска сигнал «Валькирии». Генерал фон Хазе получил приказ поднять офицерские училища — пехотные и танковые. Сейчас сюда прибудет граф Гельдорф с людьми из полиции. Я проинструктирую их относительно арестов. Несмотря на опоздание, мы действуем.

Штауффенберг вытер лицо и шею.

— Прошу дать указание, чтобы меня срочно соединили с Парижем. Им тоже пора начинать.

Он был в странном состоянии, когда разговаривал со своим кузеном Хофакером из парижского штаба Штюльпнагеля. Его сотрясали приливы то отчаяния, то надежды. Не швырнул он им под ноги этот труп. И все же они начали действовать.

Фон Хефтен проводил полковника на узел связи. С Парижем соединили немедленно. Хофакер забросал его вопросами. В нескольких словах, осторожных, но понятных, Штауффенберг попытался передать ему главное: пора действовать. Но самое главное — этот труп — он обошел молчанием.

Штауффенберг вернулся в кабинет Ольбрихта, который был и его кабинетом. В глубине во всю стену — карты, их разглядывает фон Бек, по-прежнему в штатском. Рядом сидит за круглым столом граф Ульрих фон Шверин, высокий, с белым, словно окаменевшим лицом, обвисшие углы рта усиливают его сходство с живым трупом.

Как изменился, однако, Штауффенберг! Вот запись одного из очевидцев:

«…он производил сильнейшее впечатление. Весь в поту, тяжело дышит. Кажется похудевшим, может оттого, что он в повседневном мундире. Воодушевлен, легок, раскован; улыбка победителя озаряет его лицо».

Подобный портрет человека, который три часа подряд привыкал к мысли о Свершении и примерялся к роли Обновителя, а потом был ошеломлен вестями из «волчьего логова» и наверняка пережил стремительный упадок душевных сил, свидетельствует либо о том, что, начав действовать, он запамятовал о неудаче Свершения и этот труп перестал казаться ему столь уж важным, либо о том, что упрямый этот человек отвергал все неблагоприятные известия как заведомую ложь врагов с Кейтелем во главе.

Ольбрихт взглядом указывает на дверь:

— Вот они.

Входят трое: граф фон Гельдорф, полицей-президент Берлина, один из активных заговорщиков, фон Бисмарк (из тех самых), а также дипломат, бывший сотрудник гестапо, недавний вице-консул в Цюрихе, осуществлявший связь с американской разведкой, Гизевиус.

Они подходят к Ольбрихту, взаимные приветствия. Оторвавшись от карт, Бек тоже направляется к ним.

Ольбрихт словно бы вытягивается во фрунт и, как по писаному, начальственным тоном провозглашает:

— Фюрер пал жертвой покушения. Вермахт взял власть в свои руки. Отныне берлинская полиция переходит в непосредственное подчинение верховному командованию вермахта. Вам, граф, надлежит принять все необходимые меры. Германия и немецкий народ надеются, что в этот исторический час вы будете на высоте положения.

Гельдорф вытягивается, произносит:

— Слушаюсь!

Поворачивается кругом, идет к дверям.

— Минуточку, — раздается голос из глубины комнаты. Все оборачиваются. Это приближается Бек, говоря спокойным, ровным, звучным голосом:

— Минуточку, Ольбрихт. Следует честно информировать полицей-президента о том, что из ставки поступили сведения, якобы Гитлер остался жив. В этой связи необходимо принять решение относительно…

— Кейтель лжет, — прерывает его Ольбрихт и вдруг яростно кричит: — Лжет, лжет, лжет!

Фон Хефтен утвердительно кивает головой.

А у Штауффенберга будто что-то обрывается в груди, принося чувство радостного освобождения. Он разражается торжествующим хохотом.

Бек не поддается этому тройному опровержению.

— Нет, нет, нет… — говорит он.

Ольбрихт, словно желая выпроводить Гельдорфа за дверь, продолжает кричать:

— Кейтель лжет, лжет, лжет…

Трое прибывших, окаменев, смотрят на героев этого праведнейшего из заговоров. Ибо генерал Бек гнет свое.

— Ольбрихт, — говорит он, — суть не в том, лжет Кейтель или нет. Необходимо, чтобы Гельдорф знал, как будет изображать дело та сторона. Там начнут болтать, что покушение не увенчалось успехом. Следует считаться с тем, что подобная версия будет передана по радио. Что мы тогда скажем?

Ольбрихт поворачивается к Штауффенбергу, который повторяет еще раз:

— Бомба взорвалась. Я видел пламя и дым, как от стопятидесятимиллиметрового снаряда. Никто не мог остаться в живых после такого взрыва. Гитлер по меньшей мере тяжело ранен.

Ольбрихт прерывает его:

— Кейтель лжет. Я лучше всех знаю, как способен лгать Кейтель!

Бек не уступает:

— Я не сомневаюсь, что рапорт полковника Штауффенберга правдив. Не считаю также, что Гитлер в ближайшее время сможет выступить по радио. Однако же, Ольбрихт, вещи надо видеть такими, какие они есть. Что вы с Гельдорфом скажете, если Кейтель, Геббельс или Гиммлер объявят, что Гитлер жив? Слухи не в счет. Не в счет даже правда. Для меня этот человек умер. Нам надлежит сделать все вытекающие отсюда выводы и соответствующим образом действовать. Но мы должны вооружить наших людей на случай, если первой акцией той стороны будет заявление, что Гитлер жив. В ближайшие несколько часов они не смогут представить доказательства. За это время необходимо довести до конца операцию в Берлине.