Ярослав Ивашкевич - Современные польские повести

Штауффенберг прикидывает, куда бы посадить этого эсэсовца, и вдруг спохватывается: еще ничего не сделано для захвата власти, а уже сажают людей. Огорчается, успокаивает себя тем, что это ненадолго, только вначале, ведь как-никак государственный переворот.

Между тем является Гизевиус от Бека, которого он занимал разговорами. Подходит к Штауффенбергу навострив уши, словно бы даже принюхиваясь.

— Что случилось?

— Что? Прибыл посланец от Кальтенбруннера.

— Это он орал «Хайль Гитлер!»?

— Он.

— Ну и…

— Ничего. Я его арестовал.

— Почему не пустили в расход?

— Успеется.

— Я бы не морочил себе голову необходимостью охранять его. Пуля в лоб, и точка.

Идут к Беку, еще препираясь по дороге на эту тему. К Беку вскоре приходят и Ольбрихт с Геппнером, облачившимся наконец в генеральский мундир. Ольбрихт сообщает:

— Ко мне обратился Фромм. Просит отпустить его под честное слово. Он вернется домой и пальцем не шевельнет.

— Ваше мнение, господа? — спрашивает Бек.

— Я бы его отпустил, — предлагает Ольбрихт. — Он всегда был человеком слова, а тут ведь надо и сторожить его.

— Я бы тоже отпустил, — замечает Геппнер. — Если даст слово, то сдержит…

— Я иного мнения о Фромме, — говорит Бек. — Но если господа генералы полагают…

— Да ничего подобного! — вмешивается вдруг Гизевиус. — Лучше пристрелить его. Этот завравшийся мерзавец ничего другого и не заслуживает. Честное слово? Что это такое? Помните, как в двадцать третьем году фон Лоссов дал честное слово Гитлеру, когда тот пригрозил ему револьвером, а потом вернулся к своим и отдал приказ стрелять?

— Вы преувеличиваете, господин советник! — возражает Штауффенберг. — Стрелять?.. Он сдержит честное слово…

— Вы сами сегодня нарушили слово, данное два месяца назад Фромму, что ничего не будет предприниматься против Гитлера, — говорит Гизевиус.

— Позвольте! — повышает голос Штауффенберг. — Если родина может погибнуть из-за того, что мне страшно нарушить присягу, то мой долг побороть этот страх. Я не желаю…

— Разумеется, полковник, разумеется. Мы прекрасно вас понимаем…

— Прошу не выпускать Фромма из-под ареста, — спокойно произносит Бек.

Ольбрихт и Геппнер направляются к Фромму, Гизевиус — в кабинет Мерца фон Квиринхейма. Офицеры входят и выходят. Лихорадочно работают две машинистки. Одна из них переписывает пространный приказ, который должен быть передан по телетайпу. Мерц исправляет ошибки. Это подробная инструкция относительно введения чрезвычайного положения. Два телефона — и третий в соседней комнате — трещат без умолку. Мерц не берет трубку, это делают случайно подвернувшиеся офицеры, которые советуются друг с другом, вопросы переплетаются с ответами, царит невероятная неразбериха.

На Бендлерштрассе явился собственной персоной командующий округом Берлин — Бранденбург генерал фон Кортцфлейш. Получив сигнал «Валькирии», он решил лично переговорить с Фроммом.

Увидев Геппнера, он протестует, хочет уйти. Отказывается признать его своим начальником.

На помощь Геппнеру приходит Ольбрихт.

— Генерал! — восклицает он. — Гитлер мертв. Пробил час спасения Германии! Будьте мужественны!

Но Кортцфлейш пожимает плечами:

— Фюрер жив! Я присягал ему.

Входит Бек, слышит это.

— Вы не подсчитывали, генерал, сколько раз Гитлер нарушал торжественные обещания, дававшиеся немецкому народу? Он влечет нас в пропасть. Если мы не избавимся от него, через несколько месяцев вся Германия будет оккупирована. Вы слышите?

— Я присягал…

Бек вздыхает, смотрит на Кортцфлейша, машет рукой. Офицеры отбирают у него оружие, выводят.

— Вместо него назначить фон Тюнгена. Он явился?

— Ждет.

Все покидают кабинет, кроме Гизевиуса и Ольбрихта, которому было предложено остаться. Бек спрашивает Ольбрихта:

— Какие приняты меры для обеспечения нашей безопасности?

— Я велел закрыть ворота. Охрана получила приказ никого не пропускать.

— Сколько часовых?

— Несколько постов.

— Кому они подчиняются?

— Мне.

— Как поступят, если нагрянет гестапо?

Ольбрихт пожимает плечами.

— Будет ли охрана стрелять, Ольбрихт?

— Не знаю.

— Готовы ли солдаты умереть за вас, Ольбрихт?

— Ничего не знаю.

— С фон Фриче было бы по-иному, Ольбрихт.

Ольбрихт покраснел, снова пожал плечами.

А Бек беспощадно продолжал:

— Ради фон Фриче солдаты не задумываясь согласились бы пожертвовать собой, Ольбрихт… Ну ладно. Где Витцлебен?

— Ждем с минуты на минуту, — отвечает обескураженный Ольбрихт.

— Он должен находиться здесь.

— Нам сообщили, что он направляется в Цоссен, в тамошнюю ставку вермахта. Раз уж он выступает как главнокомандующий…

— Это ошибка, Ольбрихт. Место фельдмаршала здесь.

— Попытаюсь его перехватить.

— Да, да, пожалуйста.

— Прибавьте громкость!

По требованию Штауффенберга один из офицеров усилил звук. Знакомый голос, знакомый тон. Диктор читал официальное сообщение. Говорил Берлин. Это было сообщение о покушении. Подробно перечислялось, кто ранен тяжело, кто легко. Фюрер получил ожоги и несколько мелких царапин.

Штауффенберг слушал передачу, стискивая зубы и краснея от стыда. Все напоминало ему о том, что он дал маху. Не бросил им труп под ноги, и эта малость затормозила теперь весь механизм заговора. Фромм не примкнул к ним, приходилось уйму времени тратить на телефонные переговоры, вдобавок все новые голоса присоединялись к хору скуливших о присяге.

Он дослушал официальное сообщение. Далось это ему нелегко, ведь он стоял на своем: все вранье. Офицеры промолчали, старались не смотреть на него.

На Бендлерштрассе была лишь горстка готовых на все заговорщиков, а остальные офицеры, составлявшие большинство, верили им, что фюрер мертв и назревает угроза переворота, который готовит СС. Верили — в той или иной степени, по крайней мере соглашались принять предлагаемую им версию.

Разумеется, сообщение по радио сразу же отразилось на общей атмосфере. Многие не были готовы действовать в том случае, если Гитлер уцелеет, а тут вдруг им стало ясно, что предстоит борьба не с остатками гитлеровской машины, не с последышами фюрера, потрясенными и, возможно, перессорившимися. Им стало ясно, что они оказались лицом к лицу все с тем же Гитлером, который столько раз избегал смерти и в сложных ситуациях одолевал своих соперников. И каждый, конечно, понял, что существенно меняется соотношение сил. Непосвященные все больше проникались убеждением: здесь их обманывают.

С фронтов, из разных концов рейха, куда передавался сигнал «Валькирии», требовали теперь разъяснений, подробных инструкций и подтверждения полученных приказов. Официальное сообщение сделалось главным предметом расспросов.