Вильгельм Мах - Польские повести

«Что-что, а уж это я делаю хорошо, — подумал он, немного сбавляя газ. — Может, я не умею работать как следует, может, не умею жить и любить, как другие, но водить машину я действительно умею, уж этого у меня не отнимешь. Даже Болек смотрит на меня с завистью, а уж он водитель первоклассный, в армии, говорят, даже генерала какого-то возил… И что я за несерьезный человек! — вдруг спохватился он. — Тоже еще, нашел чему радоваться. Надо избегать такой езды. Еще когда-нибудь врежусь в дерево, вот будет история».

Осторожно, не превышая скорости в пятьдесят — шестьдесят километров, он проехал через Осины, за которыми километрах в двух уже виднелась Руда. Миновал первые стройки, здание общеобразовательного лицея и утрамбованную красноватой глиной волейбольную площадку рядом, затем пересек небольшую площадь, где какой-то ремесленник лепил что-то из бетона, и мостик над едва различимой из машины речушкой, больше похожей на сток для нечистот. Еще минута — и он выскочил на квадратную площадь городского рынка. Вспомнив, что у него кончаются сигареты, остановился возле киоска с газетами и, подойдя поближе, стал разглядывать сквозь мутные стекла запыленные, засиженные мухами книжки с выцветшими обложками. Рядом теснились старые журналы по разным специальностям. Ежедневных газет даже и следа не было.

— Что, не привозили еще газет? — спросил он киоскера — мужчину со старческим лицом, заросшим седой бородой.

— Привозили, но люди уже разобрали, товарищ секретарь.

— Вы меня знаете? — удивился Горчин.

— Я был на вашей лекции, когда вы вернулись из Советского Союза, — ответил тот, рассматривая его из-за очков в тонкой серебряной оправе.

— Ну так, может, вы дадите мне по старому знакомству две пачки «Грюнвальдов», а?

— Дам, — ответил киоскер серьезно, но с веселым блеском в глазах. — Их осталось уже немного, но для такого гостя найду обязательно.

«Хитрый старикан, — подумал Горчин. — Сидит себе тут, посреди площади, как жаба под стеклянным колпаком, а глаза у него широко открыты, все видит, что надо и чего не надо».

— Спасибо, — сказал он вслух и повернулся к киоскеру спиной.

— Секретарь Беренда у себя, — послышалось позади.

— А вы откуда знаете? — Горчин неохотно обернулся.

— Не видал я, чтобы он выходил.

Горчин только покачал головой и направился к угловому зданию с балконом, где помещался, занимая две большие комнаты, городской комитет в Руде.

«Вот уж действительно все старикан знает. Не завидую Павлу: он, поди, еще и носа из своей дыры высунуть не успеет, а все уже видят, что и как. Хорошо еще, что он парень с головой. Ох, было бы у меня побольше таких, — вздохнул Горчин. — Так или иначе, а придется мне его отсюда забрать. Надо наконец навести в городском Совете порядок. Раз и навсегда. А если Цендровский будет вмешиваться, дам ему по шее. Всегда сидит, как мышь под метелкой, а тут вдруг стал из себя защитника угнетенных корчить».

Горчин вошел в темное прохладное парадное и поднялся на второй этаж по крутой деревянной лестнице, ступени которой постанывали при каждом его шаге. Беренда действительно был у себя. Он стоял на балконе, но двери в зал были открыты, так что он услышал, как вошел Горчин. Обернувшись и изобразив изумление, Беренда поднял в приветственном жесте руки и пошел Горчину навстречу.

— Давно вы у нас не были, товарищ секретарь, добро пожаловать!

— А, давно, давно, — согласился Горчин, крепко пожимая его узкую сухую ладонь, так что Беренда даже поморщился. Он был невысок ростом, сухощав, с бледным лицом и, несмотря на молодость, с сильной проседью в волосах. Но в глазах его искрилась задорная веселость. — Ездят, товарищ, туда, где плохо. А у тебя порядок, слава богу.

— Скорее не богу, а городскому комитету.

— И тебе!

Оба рассмеялись.

— Из скромности не стану возражать. Однако пойдем-ка, товарищ секретарь, выпьем чего-нибудь.

Они перешли в квартиру Беренды.

— У меня только кислое молоко есть. Жена с ребенком поехала к родителям в Шенкелево, так что я один на хозяйстве.

— Я тоже живу соломенным вдовцом уже вторую неделю. И вроде бы не хуже справляюсь, а может, даже и лучше.

«До чего ж я, однако, научился врать. — Горчин даже покраснел при этой мысли. К счастью, на его коричневом от загара лице это было незаметно. — Дошло ли до него уже что-нибудь? Не может быть, чтобы нам удалось так долго сохранить это в тайне. Мы просто обезумели! Ну ладно, Катажина, хотя она дала мне все, ни о чем не спрашивая, ни на что не рассчитывая, но я-то, старый волк, которого ничем не проймешь, по крайней мере, мне всегда так казалось… Впрочем, если б он что-нибудь знал, он бы уже проговорился. Беренда ведь один из немногих людей, которые за меня горой стоят. И отваживаются говорить не только приятное, но и неприятное».

Некоторое время они молчали, попивая вкусную холодную простоквашу.

— Хороша, особенно с похмелья, — начал Беренда. — Так и быть уж, покаюсь. Мы с Пеховяком вчера выпили немножко. Он еще не похвалился? В этом полугодии они заняли третье место в объединении. Так что наш «Замех» снова победил.

— Как это — снова? Наконец! Наконец-то Пеховяк вытащил «Замех» из этого чертова болота. Я бы хотел, чтобы он был поближе ко мне. И ты тоже, — добавил Горчин, помолчав с минуту.

— Как это — и я тоже?

— Вопрос с Венцковской ясен. Ей крышка. Вчера у меня был прокурор, ее вот-вот посадят. Все-таки оказалось, что она замешана в этой грязной истории — в спекуляции квартирами. Она, конечно, брыкается, визжит, но это ее лебединая песня. Так что готовься, место председателя за тобой. Ты его вполне заслужил. Да и я, наконец, хочу иметь там кого-нибудь, на кого могу опереться.

— Я всегда был активным деятелем и не думал, что в таком молодом возрасте стану чиновником-бюрократом.

— Не болтай, — резко прервал его Горчин. — В таких делах шутки неуместны. В четверг мы тебя утвердим на заседании бюро. Цендровскому уже поручено согласовать это с воеводским народным Советом.

— А если не утвердят?

Горчин только рассмеялся. Беренда даже поежился от его смеха. Секретарь был для него непререкаемым авторитетом. Вот уже более двух лет, как он во всем слушался Горчина, и тот ни разу не обманул его надежд.

— Это будет моим предложением, Павел, — снисходительно сказал Горчин. — А ты подумай, кого поставить вместо тебя здесь, да так, чтобы не промахнуться. Я провернул это дело в воеводском комитете. Оба комитета, городской и сельский, будут объединены и лишние штаты ликвидированы. Так что людям прибавится две квартиры, а партия сэкономит немножко денег, работа же, я думаю, будет идти здесь и дальше так же хорошо, как до сих пор.

— Навряд ли меня примут с распростертыми объятиями, — сказал Беренда, словно не слыша последних выводов секретаря. — Они ведь все знают меня. Для них я всегда буду мужичонка из Шенкелева.