Вильгельм Мах - Польские повести

Инспектор Бжезинский продолжает молчать, брови его опускаются, лицо меняет выражение, становится совершенно равнодушным. Все так же молча он снимает очки и начинает старательно протирать шелковым платочком стекла. Но его молчание ничего не решает: молчать-то надо не сейчас, а на заседании бюро, когда Горчин будет клеймить того человека, выдвинет отягчающие его факты, прокомментирует их, покажет их значение в общепольском и местном масштабе и, чтобы не было сомнений касательно мотивов, которыми он руководствуется, сформулирует недвусмысленно звучащее предложение: «Дать партийный выговор и перевести на низовую работу…»

В комнату закрадываются фиолетовые сумерки, в сумерках голова Бжезинского еще более отчетливо выделяется своей шелковистой голубиной белизной. Немногочисленные предметы — стол, стулья, шкаф — утопают в сгущающейся тьме. Михал тяжело опирается о ручку кресла и застывает, точно бронзовая фигура, только глаза смотрят и видят настороженно поднятую голову голубя в серебряных очках.

Сквозь зажмуренные веки свет не проникает, но Михал ясно чувствует, как меняются краски — переливы алого от крикливой киновари до матового фиолетового — в зависимости от того, где он находится, во дворе сельскохозяйственной артели в Галевицах или в зале библиотеки, на деревянной скамье у стены, с которой сыплется белая штукатурка, или в тесном кресле у низкого столика, на котором дымятся чашки с черным кофе, во время их первой или же третьей встречи. Именно они оставили в памяти эту гамму красок, в то время как то, другое, ставшее своеобразной вехой на пути их сближения, соткано из голосов, взглядов, жестов, и в эту минуту особо чувствительного восприятия красок вспоминается с трудом, как если бы Михал видел все это сквозь матовое стекло.

Спустя две недели после разговора Михала с секретарем по пропаганде восстановилась работа клуба интеллигенции, который был организован несколько лет назад, зимой 1956 года, и быстро умер естественной смертью, разделив, таким образом, участь многих подобных ему эфемерных начинаний. Горчин давно уже хотел вмешаться в жизнь местной интеллигенции, поскольку не мог примириться с мыслью, что в формировании злочевского будущего не примет участия целая армия людей: учителя, инженеры, юристы, врачи. Все они, должно быть, чувствовали себя не самым лучшим образом в этом двадцатипятитысячном городке и, наверное, хотели изменить в нем что-то к лучшему. Не говоря уже о том, как освежило бы эту затхлую атмосферу уничтожение кастовости разных групп местного общества.

На торжественное открытие пришло около тридцати человек, что смутило секретаря по пропаганде — организатора встречи. Но Михал счел и это хорошим началом. Камерность такой встречи давала возможность познакомиться почти со всеми ее участниками, обменяться несколькими словами друг с другом, завязать отношения с людьми, которых он не собирался теперь выпускать из поля зрения, рассчитывая, что они, в свою очередь, привлекут к участию в работе клуба и других.

Докладчиком был известный научный работник из Н. Он говорил интересно, убедительно, но Михал не мог сосредоточиться. Его так и тянуло посмотреть туда, где у столика возле окна сидела молодая девушка, которую ему кто-то представил как доктора Катажину Буковскую.

И ее также, должно быть, заинтересовал этот высокий, крепкого сложения, хорошо одетый мужчина. Его серые глаза светились любопытством к жизни, в то время как линия рта свидетельствовала об испытанных разочарованиях. Сильно поседевшая на висках темно-русая шевелюра также говорила, по общепринятым представлениям, о тяжелом прошлом этого человека. Если же учесть еще и кружившие по Злочеву слухи о его неприступности, упрямстве и жестокости, то понятно, что ей хотелось рассмотреть этого человека поближе. Партийный святой? Но может быть, это не так и стоит опровергнуть установившееся о нем суждение. Так что не было ничего удивительного в том, что их взгляды несколько раз встретились.

Дискуссия дала им обоим для этого возможность. Михал вступил в спор с ученым, возражая ему последовательно, приводя серьезные доводы. Полемизировал он, однако, уважительно и заранее оговорился, что высказывает лишь отрывочные впечатления слушателя, а не мнение первого секретаря. Но, несмотря на его явные усилия не выглядеть официальным лицом хотя бы в этот вечер, ему пришлось выслушать выступления нескольких старательных «подпевал», всегда имевших в запасе аргументы для поддержания его тезисов, даже если они были сомнительны.

Только эта девушка, безошибочно почувствовавшая ложность возникшей ситуации, из чисто женского духа противоречия и с несомненным чувством юмора противопоставила ему столь же логичный ход рассуждений, который закончила прямо противоположными выводами. Поначалу все это развлекало Михала. Но постепенно мягкое настроение, вызванное этим интеллектуальным развлечением, почему-то исчезло, но образ этой девушки — молодой стажерки в уездной больнице — остался.

— Надеюсь, нам еще представится как-нибудь возможность для такого же интересного обмена мнениями, — достаточно небрежно сказал он, прощаясь с нею, и это прозвучало бы ужасно, если б не улыбка, которая придала его словам совсем другой смысл. — Правда, товарищ Буковская?

— Вероятно, пан секретарь, — ответила она, как ему показалось, с добродушной иронией. Но этот «пан» кольнул его, хотя казалось, глаза ее противоречили тону, каким были произнесены эти слова.

Воображение подводило его сейчас, и он, как умел, воссоздавал нехитрую обстановку их следующей встречи: двор возле дома, вход в который освещен неяркой лампочкой, тропинка, пропадающая во тьме, две женщины, одна из которых возвращается в дом, а другая останавливает мужчину с небольшим чемоданчиком возле его серой машины «Вартбург» и просит зайти в соседний дом, где лежит с высокой температурой ее муж. Мужчина с чемоданчиком окидывает ее внимательным взглядом и, по-видимому легко оценив ее материальные возможности, называет сумму — сто пятьдесят злотых. Когда она говорит, что дома есть только восемьдесят злотых, он, пожав плечами, заявляет: «Сто пятьдесят злотых, иначе нечего голову морочить. Я не ради удовольствия таскаюсь по ночам в такую даль». И не входит в ее дом.

Горчин недолго искал союзника. Он не имел намерения прятаться за чьей-либо спиной, поскольку, как всегда, лично выдвинул обвинительный акт, но он хотел доказать, что не намерен наносить удар по всей врачебной среде вообще, хотел заставить врачей высказаться о человеке, с которым они в течение многих лет встречались, играли в бридж, пили водку и которому пожимали при встрече руку.