Вильгельм Мах - Польские повести

Сам Михал Горчин даже теперь, к концу своего двухлетнего пребывания в Злочеве, не сумел бы дать однозначного ответа на эти вопросы.

На том, первом пленуме в Злочеве, когда он принимал в наследство хозяйство Белецкого, он даже не догадывался о существовании таких проблем. Длительное, гневное выступление Старика закончилось, правда, сильным оптимистическим акцептом и выражением искренней веры в силу местного актива. Однако это не смягчило принципиальной сути его выступления. Ясно было, что Белецкий существовал здесь не в вакууме, и большинство сидевших в зале подтвердило это мрачным молчанием. Никто не выступил с обвинениями против Белецкого. Никто не бросил в него пресловутого камня. Но не было ни одного выступления и в его защиту, чем в конце концов местные люди показали, каковы они сами, продемонстрировав свое равнодушие, душевную леность и отсутствие отваги.

«Как-никак, а все-таки эти люди несколько лет работали с Белецким, виделись и сотрудничали с ним ежедневно, наблюдали каждый его шаг, знали его недостатки и видели, как они толкают его ко все новым и новым выходкам, дающим пищу многоустой молве. А ведь за этим неизбежно следовала «слабость и беспомощность в организации партийной работы», как это назвал тогда Старик. И никто не сумел, а скорее не захотел противодействовать Белецкому. Покритиковать его на пленуме, хорошенько пропесочить всех этих окружавших его опустившихся людей, указать им на заседании бюро или хотя бы по-товарищески, за рюмкой вина, на то, что с ними происходит, не говоря уже о том, что проще всего было бы известить обо всем воеводский комитет партийного контроля, — с горечью думал тогда Михал. — Не надо было соглашаться на это назначение. Разве мне плохо работалось в Н.? И ни у кого там не было ко мне претензий, наоборот, меня хвалили. А здесь? Я здесь никого не знаю. На кого опереться? Кто захочет меня понять, раз им так нравятся эти порядки? Нет, я погибну здесь, точно погибну, раз и навсегда».

Так он думал когда-то, но он уже давно стал человеком, который не позволял минутным настроениям брать над собой верх. И теперь тоже, после кратковременной паники, пришло холодное размышление: «Со здешними людьми можно, а прежде всего нужно найти общий язык. Они, конечно, раскисли при Белецком. Это факт. Но в них дремлет могучая энергия. В конце концов все это люди, которые активно участвуют в нашем деле, верят в него. Здесь же еще в сорок седьмом году боролись с бандами, лилась кровь. Сколько из них держало тогда в руках винтовку, проводило земельные реформы и выборы новой, народной власти, сколько из них помогало основывать первые кооперативы? Сколько?»

Картина меняется. Михал отрывается от земли, взмывает в небо все выше и выше. Под ним движется залитое солнцем плоскогорье, а он, человек с головой орла, парит над ним, догоняя свою подвижную тень, сначала черную-черную, потом светлеющую у него на глазах. Увлеченный своим стремительным полетом, он не видит, как меняются внизу очертания земли, как перерезают ее овраги и реки, как мягко раскрываются глаза озер, колышутся зрелые колосья и прячутся от ветра и солнца высокоствольные леса с рыжими коврами осыпавшейся хвои. Так он и будет парить до тех пор, пока меж склонами высоких холмов, на самом дне котловины, не покажется знакомый городок. Да, вот оно, единственное в мире, на всю жизнь оставшееся в памяти, место, где он родился.

Их двое: человек с головой орла, который неподвижно повис над землей, и девятнадцатилетний парнишка в зеленой рубашке, отирающий пот с загорелого лба. Вот он шагает по главной улице городка к прямоугольнику вымощенной булыжником рыночной площади с водной колонкой посреди. Вокруг выстроились одноэтажные и двухэтажные домики, в числе которых и здание уездного комитета партии, а в нем комната Союза польской молодежи, где он работает вот уже целый месяц.

И когда тот, первый, садятся за письменный стол и закрывает лицо руками, их уже не двое, но все-таки они не слились воедино. И полного слияния не будет никогда, о чем еще не знает парнишка в выцветшей от солнца зеленой рубахе, зато в этом уже успел убедиться мужчина с преждевременно поседевшими висками. Однако и тот, второй, тоже знает кое-что о жизни, уже попробовал, чем она пахнет, и подошел к рубежу, за которым начинают думать, задавать вопросы и сомневаться.

Вот он видит себя возле стола секретаря уездного комитета ПНР: четырнадцатилетний, почти беловолосый подросток, трет глаза стиснутыми кулаками и, задыхаясь от слез, жалуется на таких же, как он, — может быть, чуть постарше, — молокососов из ЗВМ [3] Союз борьбы молодых. Революционная организация молодежи, созданная в 1942 году в подполье. Активно боролась с немецкими захватчиками, а после войны также активно помогала ППР (Польской рабочей партии) создавать и укреплять в Польше народную власть. , которые его отлупили. И главное не это и даже не величиной со сливу синяк под глазом, а то, что он, Михась, сын Горчина, тоже хочет быть с ними, вместе ходить по улицам городка, выкрикивать их лозунги, петь песни и носить галстук, как у них. Измученный, поглощенный работой человек понял это мгновенно, отложил в сторону все свои дела и, подталкивая сзади Михала, отвел его в комнату молодежи, ту самую, где имело место «недоразумение».

— Послушайте-ка, ребята, — сказал он парням. Они стояли перед ним тесным полукругом, виновато опустив головы. — Это Михал, сын моего друга, с которым мы вместе бродили по свету в поисках работы. Вы должны заняться этим пареньком, помочь ему, чтобы он стал не хуже, чем его отец.

И когда, не ожидая ответа, он повернулся и вышел, лишь с минуту стояла неловкая тишина. Михала тут же окружила тесная толпа, все заговорили разом, стараясь перекричать друг друга, похлопывали его по спине, тормошили, дергали за чуб. И он уже не чувствовал, как жжет подбитый глаз и саднит царапина на шее, а ощущал лишь, как он странно растроган и согрет хлынувшей на него волной тепла. И спустя пять лет, он помнил это, когда за два месяца до окончания школы ему вручили удостоверение кандидата партии, и еще два года спустя, когда он вглядывался в зал, заполненный такими же, как он, простыми людьми, которые встретили аплодисментами его избрание на пост председателя правления уездного комитета Союза польской молодежи. Он вспоминал все это при разных обстоятельствах и в позднейшие годы, потому что то «недоразумение» стало поворотным моментом в его жизни, и все, за что он потом брался, было подтверждением того выбора.

«Все, за что он брался», началось по-настоящему или, по крайней мере, обрело надлежащий вес после того, как он кончил педагогический лицей. С чемоданчиком, прикрепленным к багажнику велосипеда, он ехал полевыми дорожками в Грушевню, маленькую деревушку в самом конце уезда, где находилась одноклассная — ни дать ни взять из букваря Конопницкой — деревянная, крытая соломой школа. Он прослужил здесь почти два года, и с самого же начала, помимо обязанностей учителя, к которым он более или менее был подготовлен, ему пришлось выполнять и другие задания, которые поставила перед ним сама жизнь. Восемнадцатилетний сельский учитель Михал Горчин через несколько дней после приезда нашел секретаря партийной ячейки не только для того, чтобы встать у него на учет, но и чтобы попросить для себя задание.