Вильгельм Мах - Польские повести

«Да он может так целый день проговорить, — ужаснулся Юзаля, но у него не хватило духу прервать столь страстное токование, которое внезапно изменило этого человека до неузнаваемости, превратив его из холодного ирониста в разгоряченного мечтателя, очарованного магией цифр, созиданием, преодолением трудностей. — А это не имеет ничего общего с тем делом, которое меня интересует. Хотя кто знает?»

— Жаль, что здесь нет Горчина. Интересно, что он сказал бы на это…

— Он? Отмахнулся бы, вот и все. «Вы здесь для того и сидите, и предприятие вам за это платит большие деньги», — вот что он сказал бы. И сразу бы сел на своего конька: «сверхурочные», «дикие капиталовложения», «завышенные нормативы», «рост прогулов». Он только не подумал бы, что сам бы сделал на моем месте.

— А что вы бы сделали на его месте? — спросил, хитро улыбаясь и щуря глаза, Юзаля.

Вопрос его на момент озадачил директора, однако спустя минуту он ответил прежним, уверенным тоном:

— Я бы рассуждал реально. Уж кто-кто, а первый секретарь должен знать, в какой стране мы живем и в каких условиях работаем. А он вместо того, чтобы помогать, только ставит палки в колеса и мне, и всему коллективу. Оторванные от жизни теории он насильственно применяет к нашей конкретной и совершенно нетипичной ситуации. Как с таким человеком вообще можно вступать в дискуссию? Я что, не знаю, каким должно быть предприятие, не учили меня этому? Сам я не научился за столько лет? Но, видите ли, товарищ председатель, знать и мочь это разные вещи. Я здоровье потерял на этом предприятии, только его делами и живу. Знаю в нем каждую деталь, но я не чудотворец. И никто здесь не сделал бы больше, чем я. Именно это я ему и сказал на последнем пленуме, назвал все своими именами.

— Понимаю, понимаю, — буркнул Юзаля; напор Гурчинского несколько ошеломил его.

— Скандал из-за неходовых товаров, превышения нормативов… А ведь со снабжением черт-те что происходит, нет стали, нет цветных металлов, труб, проволоки… То есть нет в таком количестве, какого хотелось бы. И я должен как-то комбинировать, чтобы выполнить план и дать людям премию и тринадцатую зарплату. Я знаю, что так не надо поступать, но я вынужден, я выбираю меньшее из зол… Видите эти бетонные столбы? Это начало нового цеха. Если бы я не велел их монтировать под мою личную ответственность, мне урезали бы лимит, а я не хочу прекратить строительство предприятия. Объединение хотело меня сожрать, но они были вынуждены дать мне средства, чтобы не заморозить те, которые уже были вложены. Это позволит нам на будущий год занять на производстве лишних двести человек. А что может быть важнее для Злочева, если не новый цех, который даст людям работу, ведь Горчин сам постоянно говорит об этом? Но мы не решим этой проблемы, если будем ориентироваться на мелкоремесленное производство. Наш путь — строить промышленность. Скажи сам, Зенон, — призвал он в свидетели Беняса.

— Мне-то это не надо разъяснять. Но о нас с тобой да еще о нескольких других говорят, будто у нас «узкие горизонты» и мы не видим «политики государства в целом». Я, однако, думаю, что если наша политика хороша для нас, то она хороша для государства. Для товарища Горчина это, однако, всего лишь уездный партикуляризм.

— К вам по этому вопросу приедет комиссия…

— Да я уже на этом предприятии пережил много комиссий, — презрительно фыркнул Гурчинский. — И если честно говорить, секретаря тоже не одного пережил.

— Насколько я знаю Горчина, он не любит действовать опрометчиво.

— Самое его любимое занятие — это переставлять кадры в уезде. Освобождать, передвигать, назначать новых людей, — не выдержал Беняс. — Но, скажите, какая от всего этого польза? Только атмосфера нервная создается, потому что никто не уверен в завтрашнем дне. Ведь у каждого может нога подвернуться. И от этой нервотрепки люди в конце концов становятся равнодушными, даже в уныние впадают. Я не раз говорил об этом на заседаниях бюро, можете проверить по протоколам. Но при таком составе бюро, которое себе подобрал Горчин, им можно внушить что угодно.

— Внушить или убедить?

— А кто признается, что он глуп и не умеет самостоятельно думать или готов поддакивать шефу независимо от того, убежден он или нет? Каждый предпочитает делать хорошую мину при плохой игре, верно?

— Я был членом бюро два срока подряд, — дополнил Беняса Гурчинский. — При Белецком, хотя у него были другие недостатки, такие методы не применялись. Даже тогда, понимаете? В прошлом году я уже не вошел в состав бюро.

— Ну что ж, дело нормальное.

— Может быть. Но по странному стечению обстоятельств в бюро вошли люди, угодные Горчину.

— Это серьезное обвинение, товарищ Гурчинский.

— Я могу письменно подтвердить свои слова. Я не из тех, кто шепчется по углам, а когда надо крикнуть или стукнуть кулаком по столу, молчит. Я тоже член партии, все мы члены одной партии, и у всех у нас равные права. Не может быть среди нас рядовых и генералов только потому, что кто-то из нас был избран на ответственный пост.

— Не сердитесь, товарищ, но я тоже люблю говорить правду в глаза. Я приехал сюда не для того, чтобы защищать Горчина. Если даже и надо кого-то тут защищать, то скорее вас, а его сдерживать или даже убрать отсюда, если пленум придет к такому выводу. Но что-то мне кажется, что, если бы он вас лично оставил в покое, вы не сказали бы мне того, что я услышал. Ведь таким, как сейчас, он был с самого начала.

— Это что, официальный допрос, товарищ председатель? — Директор покраснел, и мускулы щек задергались у него под натянутой кожей.

— Да нет, упаси бог, просто разговор. Я хочу получить какое-то предварительное представление о ситуации, — улыбнулся Юзаля. — Не надо нервничать, товарищ. Мне даже нравится ваша горячность, но согласитесь, на ней далеко не уедешь.

— Лучше выпьем по рюмке, — подхватил Беняс. — Это порочный круг. И я иногда боюсь, что все мы одновременно и правы и не правы.

«Может, частенько оно так и выглядит. — Юзаля, однако, не имел ни малейшего намерения посвящать их в свои мысли. — Но партийный работник должен обладать тем особым чутьем, которое помогает найти безусловную правду и извлечь из нее пользу для обеих сторон. Решение таких проблем требует безошибочных критериев, опыта, горячего сердца и трезвого ума. Принимая его, мы должны руководствоваться не бухгалтерской точкой зрения и даже не интересами данного предприятия, а интересами всего общества… Этот Гурчинский кажется мне законченным технократом. Он видит только план, награды, премии, тонны, капиталовложения. Готов плясать от радости, если у него на диаграмме растет кривая. И при этом: «я сделал», «я решил», «я рискнул», «я устроил». А люди, а коллектив, а партийная организация, а самоуправление — об этом ни слова. Мог бы упомянуть о них хотя бы ради приличия. Но ему это даже в голову не пришло, хотя он строит из себя большого специалиста… Нет, я должен дождаться Горчина. Такая односторонность ни к чему хорошему не приведет, тут недолго и обидеть человека. — Он вспомнил обещание, данное утром Старику. — Может быть, придется поговорить не только с этой верхушкой, но и с рядовыми членами партии, эти-то наверняка будут более объективными. Вот хотя бы с секретарем «Машзавода». Только не здесь, не сейчас, неудобно идти к нему прямо из директорского кабинета».