Вильгельм Мах - Польские повести

— Должность тут ни при чем, милый мой. Мы все любим пользоваться стереотипами. Например, могильщик, прокурор, возница катафалка или лесник должны непременно быть мрачными людьми. А вот разносчик молока, конферансье, моряк или хозяин тира — это уж, конечно, весельчаки.

— Я когда-нибудь проверю, так ли это в действительности! — сказал серьезно Валицкий. — А знаете, что я узнал от Венцковской? Хотя мы решили не говорить о делах, но я просто не могу утерпеть. Горчин к ней приставал! Сразу после того, как сюда приехал. Но у него не вышло, и теперь он отыгрывается на ней, мстит. Образцом добродетели она, конечно, не выглядит, однако все возможно. Мог же он с этой Буковской, мог и с Марысей.

— Теперь они все будут хвастать, что спали с ним или что он их уговаривал, даже вынуждал с ним спать. Скорее всего потому, что тогда они сохранят свое доброе имя… Сведения эти, однако, начинают опасно повторяться. — Юзаля озабоченно вздохнул.

— Вы еще сомневаетесь?

— Я не спешу с выводами. Послезавтра Горчин выходит из больницы. Тогда мы сыграем в открытую.

— Я разговаривал с женой Горчина. — Валицкий выдержал изумленный взгляд Юзали. — Да, этого не было в наших планах, но я должен был проявить какую-то собственную инициативу.

— И какое же вы вынесли впечатление?

— Ужасное. Мне жаль эту женщину, хотя я сам в такого рода делах не ахти как благороден. Я только всегда предупреждаю своих девиц, чего они могут от меня ждать… Жена Горчина — это клубок нервов. Довел он ее, можно сказать, уничтожил раз и навсегда.

— Не понимаю, ведь она…

— Знает все. Он сам ей вчера все рассказал. И подал заявление о разводе. Я был у нее сразу после их разговора. Сказал, что я его старый знакомый и так далее, но она меня не дослушала, разрыдалась и убежала в кухню, потом немножко успокоилась и рассказала мне всю историю. Должно быть, у меня была изумленная физиономия, но теперь я думаю, что ей было все равно, я ли перед ней или кто-нибудь другой, ей надо было выплакаться. А я как раз подвернулся под руку. А вот и наши возвращаются, остальное расскажу завтра. Ох, товарищ Юзаля, мне все меньше и меньше нравится вся эта история, и я начинаю жалеть, что позволил Главному впутать меня в нее.

Бжезинский уселся с мрачным видом, отирая лицо платком и не откликаясь на восторженные комплименты Венцковской, восхвалявшей его как танцора. Они снова выпили по рюмочке. Оркестр ушел отдыхать, и в зале стало немного спокойнее. Все взгляды сосредоточились на вошедшей паре. Валицкий поднялся и поклонился молодой женщине, которую вел под руку седоватый высокий мужчина.

— У вас здесь масса знакомых, — буркнул Юзаля.

— Это доктор Буковская, — ответил с многозначительной улыбкой Валицкий. — Я имел случай познакомиться с ней, собирая материал о работе станции Скорой помощи.

— Ты еще познакомься с работой нашей «сексуальной скорой помощи», — захохотала Венцковская. — Вон они, почти в полном составе сидят возле буфета.

— Ну что, инспектор? — Юзаля пропустил мимо ушей ее шутку. — Нам, пожалуй, пора. Пусть молодежь, — он невольно кашлянул, взглянув на Венцковскую, — гуляет до полночи. А мы должны выспаться как следует.

И, несмотря на протесты «молодежи», Юзаля с Бжезинским вышли в холл и остановились, не очень зная, что делать дальше. Наконец Юзаля решился и сказал:

— Пойдем-ка наверх. А то при них…

— Понимаю.

— Но если разговаривать, то напрямик, верно говорю, товарищ?

— Иначе и смысла нет подыматься.

— Я рад, — дружески тронул его за локоть Юзаля. — Мы, старые партийцы, всегда поймем друг друга и, что важнее всего, договоримся.

Валицкий злился, что они оставили их одних. Венцковская уже начинала тяготить его. Выпитое вино тоже как-то невесело настраивало. Присутствие в зале Катажины Буковской странным образом выводило его из равновесия. Он не мог понять: она как ни в чем не бывало пришла сюда с каким-то мужчиной, — именно теперь, когда весь город гудит о ней, а человек, с которым связывают ее имя, лежит в больнице!

«Все они ни черта не стоят, и эта, и все другие. Только одно меня и утешает, что я до сих пор ни с кем не связался всерьез и остался свободным человеком, вольной птицей. По крайней мере, я спокоен, что какой-нибудь тип не тискает где-то мою жену, чтобы ей, бедненькой, было не очень скучно в отсутствие мужа».

— Видал, какой я номер Бжезинскому отколола, а? — хохотала Венцковская. — Видал, какая у него была рожа, когда он шел со мной танцевать? А то, болван такой, прежде-то всегда, бывало, на пленуме здоровался и даже ручку целовал, а теперь на другую сторону улицы переходит, когда меня видит.

— Ах, негодяй, жалко, что ты мне об этом раньше не сказала. Впрочем, дорогая моя Марыся, все вы здесь хороши: пока человек наверху, ему почет и уважение… а чуть пошатнулся, уже в его сторону пальцем тыкают и «ату его» кричат…

— Намекаешь… а ведь я еще наверху буду.

— На твоем месте я не был бы так уверен в этом.

— Ты что, тоже против меня? Ну-ка, давай выкладывай, что тебе там наболтали, в уездном Совете? Наверное, что я любовница Цендровского и вдобавок еще воровка, да?

— Я только говорю, моя милая, чтобы ты не была так уверена в себе.

— Твое дело написать правду о Горчине. Этого достаточно, чтобы его и нескольких его дружков шуганули отсюда. И тогда все встанет на свои места.

— Ну, это сделает старик Юзаля.

— Тот, что пришел с Бжезинским? А что он тут, собственно, делает?

— Работает. Ты должна его знать, он же шеф комитета партийного контроля в воеводстве.

— А я думала, это кто-то из министерства… И ты только теперь мне об этом говоришь, скотина ты этакая… Ах, чертов старик, ведь не пришел ко мне. А я посылала им копию письма.

— Да тебя же нет, — пошутил Валицкий. — Ты же в отпуске. Впрочем, в некотором смысле меня к тебе послал он… Мы действуем сообща, хоть это и «случайный брак»… Но он мировой мужик, честное слово, хотел бы я иметь когда-нибудь такого шефа.

— И что он обо всем этом говорит?

— Ничего, молчит. Он умеет слушать и смотреть. Я никогда не думал, что это так важно: уметь слушать. Он курит одну сигарету за другой и молчит. Думает, размышляет, и надо полагать, не только о вашем занюханном уезде, Горчине и том болотце, в котором вы все так усердно барахтаетесь. Он вообще думает, обо всем мире, который ведь тоже устроен не наилучшим образом. Кажется, это такой философ-самоучка, который в историю, конечно, не войдет, но что-то в нашей жизни понимает. Во всяком случае, у него есть огромное желание понять, а это тоже кое-чего стоит. Вот завтра он пойдет к Горчину, за его душенькой, протянет к нему руку и сорвет с него это домино.

— Какое еще домино?

— Ах, это так… метафора для моего собственного употребления.