Вильгельм Мах - Польские повести

— Индюшек велит пасти, кур стеречь… А я, я… Гляди! Пишу историю нашего народа. Со всем человечеством разговариваю… Болваны! Идиоты! — кипятился он. — Я им еще докажу, они увидят.

Я глядел на него с изумлением. Он понемногу стал приходить в себя.

— Не хочешь читать, не читай. Честь — это великолепно! Но письма не отдавай. Он не для нее, а она не для него.

— Почему? — невольно вырвалось у меня.

— Почему? — переспросил старик, словно бы удивляясь, что я не понимаю таких простых вещей. — Потому что она не нашей крови. Это раз. А он ее не стоит, это два.

Он помолчал и добавил шепотом:

— С ним она будет несчастной.

На этот раз и я понял, что он хочет сказать.

— Возьми письмо, — шептал старик, — и делай с ним что хочешь. Сожги, брось в воду, разорви на мелкие кусочки. Но не отдавай! Понял?

— Понял, — пролепетал я.

— Ну, наконец-то, — обрадовался старик.

Он подошел ко мне, обнял и, прежде чем я успел вывернуться, большим пальцем правой руки начертал на моем лбу крест и быстро поцеловал то место. Потом легонько подтолкнул меня к дверям.

— А ну, подожди! — сказал он вдруг. — Совсем забыл.

Я увидел, что он роется в кармане своего черного жилета, выуживая оттуда какую-то монету, и смутился.

— Нет! — крикнул я. — Не нужно.

Старик был обескуражен.

— Ну, а чего бы ты хотел? — спросил он.

Я взглянул на Ветку.

— Можно мне поиграть с вашей серной?

— А, пожалуйста, играй сколько хочешь, — засмеялся Профессор. — А ну, Ветка, покажи, что ты умеешь. Поздоровайся со Стефеком.

И о, чудо! Серна мягкими шажками подошла ко мне, слегка присела в поклоне, потом подняла правую ногу и протянула копытце. Я был в восторге. Тут же вытащил из кармана свой завтрак и, страшно волнуясь, не отвергнет ли Ветка столь скромное угощение, на ладони протянул ей. Она осторожно обнюхала хлеб, минутку подумала и принялась есть.

— Ветка, Веточка. — Я гладил ее лоснящуюся шею, лоб с белой отметиной и был бесконечно счастлив.

Отец ждал меня возле дома.

— Держи письмо. Ярек уже уехал.

Я спрятал письмо в карман и как-то забыл рассказать Отцу о своем разговоре с Профессором. Меня куда больше занимали отцовские дела.

— Купим мы с тобой, Стефек, хороший топор, — говорил между тем Отец. — Буду я рубить лес, а деревья возить на лесопилку. Помогать-то будешь? — засмеялся он.

— Буду, папа, — ответил я с полной серьезностью.

В лавке мы встретили Эмильку.

Она играла с тем нарядным мальчишкой, который только что строил мне страшные рожи.

— Это Богусь, — сказала она и бросила мне красный мяч.

— Зачем, зачем ты ему кидаешь? — завопил мальчик, схватил мячик и, не выпуская его из рук, спрятался за прилавок. — Мама! Мамусенька! — заныл он, обращаясь к продавщице. — Дай конфетку…

Я понял, что он хочет покрасоваться передо мной, и с презрением направился к дверям. Вслед за мной вышла и Эмилька.

— Почему ты не уехала с Яреком? — набросился я на нее.

— Я с Богусем играла. И я, я…

— Ну и играй! — буркнул я. — А ко мне не подходи!

— Но ведь я… Я тебя ждала! — Эмилька была готова расплакаться.

Это меня сразу обезоружило. А тут вышел из лавки Отец с буханкой хлеба под мышкой и с топором, который он держал за огромное белое топорище.

— Эй, Стефек! — сказал он мне. — Проводи свою барышню домой. Бегите, да побыстрее, обедать пора.

Нам не нужно было повторять это дважды. Дружно взявшись за руки, мы выбежали на дорогу. А на мосту я на мгновение остановился и плюнул через перила в воду, но Эмилька осудила мой поступок.

— Нельзя плевать в воду, если она течет. И в огонь нельзя. Запомни.

— А кто это тебе говорил?

— Мама. Она знает.

— Что она знает?

— Она все знает. Мама узнала от своей мамы, а ее мама от своей. Она так мне сказала: у всего, что не стоит на месте, есть душа.

— А у камня? Когда камень катится с горы, он тоже как живой?

— Этого я не знаю. Спрошу у мамы.

Довольный тем, что одержал верх, я весело побежал дальше, Эмилька за мной. Нас обогнала какая-то бричка, мы прицепились к ней сзади и, держась за плетушку, проехали часть пути. Нам не хотелось возвращаться в Село по дороге, и мы свернули к реке. Шли узкими крутыми тропинками вдоль берега, пробираясь сквозь заросли ивняка и какие-то кусты с терпко пахнущими листьями. Иногда тропинка выводила нас на открытую равнину, вдали можно было разглядеть женщин, занятых прополкой картошки, пастухов, гнавших в обед коров домой.

Вдруг мы увидели Тетку. Она гнала на водопой к броду скотину, но нахальная и непослушная Красуля с меткой на лбу вырвалась и, таща за собой веревку, устремилась через реку на картофельное поле.

Тетка тщетно звала ее. Тогда, подобрав юбку выше колен и оставив остальную скотину без присмотра, она бросилась вслед за удиравшей коровой, то и дело скользя по камням и отчаянно ругаясь. Мне стало жаль ее, и, на всякий случай держась в сторонке, я крикнул:

— Тетя, хотите я помогу загнать скотину?

Кто знает, может, Тетка подумала, что я решил над ней подшутить, но, только услышав мои слова, она пришла в ярость.

Забыв про Красулю и про всю прочую скотину, которая разбрелась в разные стороны, она осыпала меня проклятьями, грозила кулаком, ругаясь, то и дело срамно задирая юбку:

— Сгинь с моих глаз, подзаборник проклятый. Плевать я на тебя хотела с твоей помощью. Зря я тебя поила, кормила, чтоб ты сдох! А этому проходимцу, Отцу своему, скажи, что не больно-то мы в нем нуждаемся. И Хануле он не нужен. Есть у нее кое-кто и получше. Так и скажи! Слышишь? А теперь — марш отсюда, камнем пришибу.

Она и в самом деле нагнулась за камнем, но быстрое в этом месте течение неожиданно унесло у нее из-под ног почву, и Тетка плюхнулась в воду.

Покатываясь со смеху, мы убежали и спрятались в зарослях ивняка.

Неподалеку от Села в тихой, окруженной вербами пойме купались возвращавшиеся с поля девушки. Одни купались в рубашках, другие нагишом. Мы с Эмилькой облюбовали склонившуюся над водой вербу, влезли на нее и сквозь упругие ветки глядели на это занятное зрелище. Огороженное со всех сторон зеленым кустарником место было на редкость красивым; к одному берегу подступал горный целик, к другому — лес и луга, и стену зелени разделяла воздушная узенькая полоска, словно бы небо обронило серебряную ложку, пытаясь зачерпнуть земной сладости.

Большая Хануля тоже была здесь, она плавала по-мужски, ныряя прямо с берега. Подружки громким хохотом и возгласами неискреннего восторга подбивали ее на новые подвиги.

Сверху нам было видно, что над водой тут и там торчат огромные камни.

Хануле долго сопутствовала удача; она плавала, словно рыба, умело обходя камни. Но вдруг девушки увидели на другом берегу крадущегося к ним Ярека и подняли ужасный крик.