Вильгельм Мах - Польские повести

Но приглашения не последовало. Мы увидели Директора на майдане — он сидел в своей бричке, готовый к отъезду. Не трудно было догадаться, куда и по какой дороге он поедет. Огромные букеты цветов едва умещались на сиденье, стояла там и корзина с первыми овощами. Отец хотел было что-то ему сказать, но он только руками замахал:

— К дядюшке ступайте, к дядюшке, он сегодня вместо меня.

Директор огрел коня кнутом, из-под колес поднялись тучи пыли. Директор и в самом деле свернул на мост к Селу.

Отец, покачав головой, направился в канцелярию. Я последовал за ним.

На входных дверях, запомнившихся мне с прошлого раза, появился звонок, такие звонки обычно бывали в лавках. Звонок зазвенел неожиданно громко, и по его зову точно так же, как в прошлый раз после окрика Директора, сразу же приоткрылись все двери, оттуда выглядывали странного вида жильцы.

— Богусь! — послышался каркающий голос женщины в черном, удивительно похожей на ворону. — Богусь, не смей выходить, заразишься.

Но Богусь все же не послушался этой дамы, должно быть, тетки, выбежал и с важным видом встал у дверей, преградив нам дорогу.

— Пана Директора нет дома, а пан Профессор занят! — пробубнил он с набитым ртом. Сделав такое заявление, Богусь выстрелил в меня косточкой от черешни, да так метко, что угодил прямо в глаз. В ответ я скорчил страшную рожу, но тут распахнулась дверь уже знакомого мне профессорского кабинета.

— Марш отсюда, негодник! — загремел Профессор, обращаясь к Богусю, и широким жестом пригласил нас к себе.

Он и в самом деле был занят. Огромный стол был завален листами бумаги. Открытая чернильница и перо, на котором еще не высохли чернила, свидетельствовали о том, что Профессор неутомимо трудился над своей Великой Историей. Я оглядывался по сторонам в поисках серны, но Ветки и здесь не было. Профессор догадался, почему я верчу головой во все стороны, и объяснил:

— Ветку собака покусала. Теперь она на карантине.

Я не понял его и поэтому деловито спросил:

— Где она?

— В беседке. И будет там три дня.

— А можно на нее посмотреть?

— Пока нет, мальчик. Приходи завтра.

Отец рассказал ему об открытии, которое мы сделали в лесу. Чем дальше рассказывал Отец, тем оживленнее становился Профессор. Он то и дело поддакивал, в удивлении морщил лоб, так что его кустистые брови лезли вверх, снимал и снова надевал очки. Наконец он попросил нас присесть на плюшевый диван, на котором тоже были разбросаны его записки.

Из нижнего ящика стола он достал горсть уже очищенных грецких орехов и угостил нас.

— Невероятно, — бормотал он, — это в моих-то бывших владениях.

А когда Отец закончил наконец свой рассказ, Профессор придвинулся со своим креслом к нему поближе и лихорадочно заговорил:

— Это богатство, друг мой, это целое состояние! И все на моем старом участке. Никому ни слова. Слышишь, Стефек? Никому. Родина, отчизна, богатство. Скажете — заберут. Все заберут. Надо переждать, а потом…

Он сорвался с кресла, схватил со стола лист бумаги и стал им размахивать прямо перед нашими физиономиями. Неестественно увеличенные толстыми стеклами очков светло-голубые глаза его вспыхивали огоньками безумия.

— Мой труд подходит к концу, — говорил он сдавленным голосом. — Скоро он увидит свет, они должны обо всем узнать, навести порядок. Главное — скрыть, промолчать, не выдать. Вы об этом не пожалеете. Придет время, я вас отблагодарю щедро, по-королевски!

На дворе отчаянно закудахтали куры. Профессор выглянул в окно и бросился к дверям.

— Эге-гей! — услышали мы уже со двора его протяжный вопль. — Ястреб цыплят таскает, а вы спите. Эге-гей!

Голос Профессора отдалялся и гремел теперь где-то вдали среди дворовых построек. Мы с Отцом, не сговариваясь, глянули на дверь.

— Пошли, — тихо сказал Отец.

— Чего он от нас хотел?

— Не думай об этом. Говорят, его били по голове за то, что не хотел отдавать лесопилки и нефтяные скважины. С тех пор он и заговаривается.

— А про нашу нефть надо молчать?

— Можешь рассказывать. Я тоже скажу.

Мы шли среди кустов смородины по садовой дорожке прямо к калитке.

— Пап, подожди меня у лавки, — попросил я Отца.

Свернув в сторону, я направился к беседке, прятавшейся в дальнем конце сада среди кустов сирени и жасмина, почти у самой изгороди. Беседка была вся обвита диким виноградом. Уже издалека я услышал, что там идет какая-то борьба. Я раздвинул лапчатые листья дикого винограда и глянул сквозь деревянную решетку. Вокруг столика в беседке, спасаясь от Богуся, бегала серна. Богусь загораживал ей дорогу и каждый раз норовил кольнуть стрелой из лука. Ажурные дверцы беседки он закрыл на крючок.

Я перелез через дверцы и очутился в беседке, прежде чем Богусь успел выпустить в меня стрелу.

— Не трогай серну! — грозно крикнул я.

Богусь натянул лук, но я наклонился, и стрела пролетела мимо. Тогда он бросился на меня. Богусь был высокий, холеный, откормленный. От него пахло шоколадом. Всем своим видом он вызывал у меня отвращение. Помня уроки Отца, я вывернул ему руки назад и повалил. Мы упали оба. Не давая Богусю высвободить рук, я подмял его под себя. Богусь всячески отбивался, но безуспешно.

— Браконьерское отродье, — выдохнул он мне прямо в лицо.

Я набрал полный рот самой противной слюны, какая только у меня была. Не спеша, деловито плюнул на его новенькую, отутюженную матроску.

— Дал бы я тебе, — сказал я тихо и отчетливо, — да только связываться неохота. А Ветку отпусти, а то хуже будет.

— Я все дядюшке расскажу, — прохрипел он.

— Ладно, говори. А я скажу, как ты Эмильку подговаривал. Я все знаю.

Он покраснел. Я отпустил его, погладил Ветку, перелез через барьер. Богусь встал, отряхивая песок. Я ушел, ни разу не оглянувшись, и он тоже, должно быть, решил оставить меня в покое, даже не подал голоса.

Отец стоял за майданом на дороге, держа за недоуздок Райку, Огурчик нетерпеливо подталкивал ее своей смешной мордочкой. Отец с кем-то разговаривал. Подойдя ближе, я узнал Ярека.

— Сабина захворала, — сказал Отец. — Ярек ходил в город за лекарствами.

Сердце у меня забилось чаще, я так боялся этих новостей и почему-то вдруг спросил.

— Пешком? Лошадей не дали?

— Не дали. Ксендз велит поберечь лошадей для дальней дороги.

— А что с Сабиной?

— Вроде бы простудилась. Но дело не только в простуде. Директор Пшениц уже и доктора привозил… Доктор велит лежать, а Сабина не хочет. Не слушается.

— Пап, можно мне пойти к Эмильке? — спросил я.

— Только не сегодня.

— Я сегодня хочу.

— Пойдешь завтра! — сурово сказал Отец.

Ярек сочувственно поглядел на меня.

— Это еще не все, Стефек. Пришла бумага, все мы должны отсюда убраться. Срок — одна неделя.