Владимир Козлов - Lithium

Я не сразу заметил, что идет снег.

В сквере у лавки стояли несколько пацанов. Они глянули на меня. Подбежали, перегородили дорогу.

– Э, слушай, эсли хочэш жыть, давай всэ «бабки», – сказал один, кавказского вида, в низко надвинутой черной вязаной шапке. В руке он держал кухонный нож. Два других пацана тоже были кавказцами, еще двое – русскими. Кавказец с ножом был самым старшим – лет двадцать. Самый младший выглядел лет на четырнадцать.

– У меня нет денег.

– Как это нэт? Кого ты наэбать хочэш?

– Говорю вам, у меня нет денег.

– Куля, обышщы его. – Он кивнул самому младшему – пацану невысокого роста, в черной куртке и грязных джинсах. Джинсы были ему слишком длинны и терлись о землю. Сзади внизу штанины были протерты до дыр.

Куля подошел. Засунул руки в карманы куртки, потом джинсов. Вытащил смятую бумажку с текстом. Бросил на землю. Я наклонился. Поднял ее с асфальта, уже покрытого тонким слоем снега. Снова сунул в карман.

– Ни хуя, – сказал он. Замахнулся на меня кулаком. Я не среагировал.

– Пусть идет, – сказал кавказец с ножом.

– Как это пусть идет? – Мелкий посмотрел на меня. – Давайте хотя бы его отъебошим.

– Я сказал – пусть идет. Ты хуево слышыш? – Он посмотрел на меня. – Ты мэня тожэ поймы. Я с Кабардино-Балкарии. Служил в армии, воэвал в Чэчнэ. А прышол – работы нэт ни хуя, дэнэг нэт ни хуя.

Он переложил нож в левую руку. Сунул мне правую. Я пожал ее.

Клип на песню Инги «Когда идет дождь» снимали на студии Горького. Режиссером взяли Витю Софийского – «надежду российского кино, которое пока в жопе, но скоро оттуда воспрянет», как сказал Иннокентий. Женя и Антон отправили меня присутствовать на съемках.

Иннокентий привез Ингу на черном джипе Pajero и сразу уехал. Сказал, что у него «важная встреча».

По Витиной идее клип должен был состоять из кадров двух типов: в одном Инга танцует в окружении парней и девушек, одетых в черное и почему-то с фонариками, а во втором она катается по постели, завернутая в простыню, при этом иногда обнажая грудь.

Витя – лет тридцать, стриженый налысо, с усиками и бородкой – открыто нюхал кокаин в перерывах между дублями.

В конце концов он начал орать танцорам:

– Вы должны выдать нечто небесное! Ваш танец должен быть не просто эротичным, это должна быть сублимация сознания! Сублимация!

Танцоры смотрели на Витю, не понимая, чего он хочет.

Я подошла к нему и негромко сказала:

– Мы можем как-нибудь ускориться? Планировали уложиться в один день. А каждый новый – это и аренда студии, и гонорары…

– Какого хуя? – заорал Витя. – Какого хуя ты мне говоришь про гонорары, про аренду? Ты что думаешь, кто-нибудь Тарковскому говорил про аренду? Или Антониони? Ты ни хуя не понимаешь в процессе, а начинаешь меня учить. Клип – это маленький фильм. Это – произведение искусства. Есть классический подход к построению кадра. Как сказал Эйзенштейн, каждый монтажный стык – это произведение искусства. Таким образом фильм – это многократное произведение искусства.

– Я не вижу, как бы, сложностей в том, чтобы снять танцующих парней и девушек.

– Давай мы не будем здесь обсуждать того, в чем ты ничего не понимаешь, хорошо? Что ты понимаешь в операторской работе? Что ты понимаешь во внутрикадровом монтаже? Что ты понимаешь в освещении?

– А ты можешь не дуть кокаин после каждого дубля?

– Нет, не могу. Мне, как художнику, требуется стимулятор. Стимуляторами пользовались все, от Байрона и Рембо до Тарковского и Пазолини.

– Я сейчас звоню Жене, и мы разрываем с тобой контракт за профнепригодность и берем другого режиссера. И ты не только не получаешь ни копейки, а еще и платишь неустойку. В твоем контракте все это прописано, если ты его внимательно читал. А, если нет, то это твои проблемы. Тебе надо не «Тарковского включать», а сделать клип – показать в нем Ингу максимально «секси», чтобы все мужики, начиная с подростков-онанистов и кончая старыми импотентами, хотели на нее смотреть. Ты понял?

Был мокрый серый день в начале марта. Я бродил по району. У метро на лавке бухали два мужика лет по сорок пять. В куртках неярких цветов, с черными сумками через плечо.

– Здравствуйте, – сказал я. – Не нальете тридцать капель?

– Ладно, присоединяйся.

Мужик взял свой пластиковый стакан, бутылку водки, в ней была еще половина. Налил мне. У второго уже было налито. Мы с ним чокнулись. Я выпил, отдал стакан мужику. Он налил себе.

– За то, чтобы коммуняки никогда не вернулись, – сказал он. Криво улыбнулся, выпил.

– Я всеми фибрами души присоединяюсь к твоим словам, Леша, – сказал второй. – Но настроен я очень пессимистически. Популярность Ельцина ниже плинтуса. Все говорит за то, что выберут Зюганова.

– Понимаю тебя, Михаил, и отчасти разделяю твои опасения. Но лишь отчасти. Мы перешли рубикон. Коммунизм рухнул не только как идеология. Он умер как психология. Люди перестали верить в то, что можно ни хера не делать, но при этом жить хорошо. Поняли, что самим надо дергаться, что-то предпринимать. Обратной дороги нет.

– Твои слова да Богу в уши. Если он, конечно, есть. Но вся российская история последних двух столетий – это сплошная цепь демократических реформ и последующей реакции. Александр Второй освободил крестьян, провел реформы, а Александр Третий все это похерил. Хрущев развенчал культ Сталина, начал либерализацию, а Брежнев опять закрутил гайки. Теперь вот Горбачев, а следом за ним Ельцин разрушили империю. И значит, надо ждать, что Зюганов или кто-нибудь еще попытается ее восстановить в каком-то виде… Тем более, момент сейчас для этого удобный: одну систему уничтожили, другую еще только строят…

– Михаил, при всем уважении к твоему историческому анализу, не надо забывать об одной важной вещи. В России установился капитализм, и отказаться от него ради социализма, коммунизма и подобного говна не сможет ни один правитель, даже, если сильно захочет. Даже если выберут Зюганова, он не будет снова все национализировать, он создаст режим, как в Китае, где на словах они идут к победе коммунизма, а в действительности экономика чисто капиталистическая…

– Ты, Леша, просто апологет капитализма…

– Капитализм – далеко не идеальная система. Я не люблю капитализм, и я априори не могу его любить. Я много лет был марксистом. Идейным. Не ленинцем, а именно марксистом. Ленин – ограниченный большевик, он тупо исказил идеи Маркса. Ну так вот. Я был марксистом. А потом я понял, что его идеи, какими бы красивыми они ни были, просто не работают. Да, идея справедливого разделения материальных благ прекрасна. Но вопрос в том, кто будет их создавать, когда у людей нет для этого стимула? Проблема марксизма и тому подобных утопических идей в том, что они не учитывают человеческую природу. Человеческая природа основана на конкуренции. И создание материальных ценностей происходит благодаря конкуренции… Ладно, что-то мы долго говорим. Пора уже выпить. А что молодое поколение думает на этот счет? – Он посмотрел на меня.