Владимир Козлов - Lithium

Девушка в сапогах на каблуке, в коротком черном платье осторожно переступила через лужу. К мужику подбежал охранник, схватил за волосы и со всей силы ударил кулаком по ребрам. Мужик вскрикнул. Охранник повалил его на пол, потащил к выходу. Мужик при этом продолжал ссать.

Я глянула на часы. Через десять минут нужно было выгонять журналистов и готовиться ко «второй серии» презентации: для программных директоров радиостанций, боссов с «ящика» и нескольких ВИПов. Тогда хватило бы времени на уборку.

Это был очень странный клуб. Концерт в нем устроил нам Эдик. Он был знаком с хозяином. Я не вникал в детали. Мне хотелось играть побольше концертов, наигрывать состав.

Во время настройки перед сценой встали четыре коротко стриженных охранника в «бомберах». Когда мы заиграли, они повернулись к нам лицом. Так они простояли весь концерт, иногда зачем-то кидая «зиги».

Среди публики было несколько панков и неформалов, но в основном скины. Панки устроили слэм. Большинство просто стояли с хмурыми лицами. Прихлебывали пиво из пластиковых стаканов.

Когда я сворачивал провода, кто-то заорал: «Россия – для русских, Москва – для москвичей». Почти все присутствующие подхватили. Как это относилось к нам, если вообще относилось, я не понял.

По дороге к метро я спросил у Эдика:

– Ты знал, что это – скиновский клуб?

Эдик пожал плечами.

– А какая разница? Ты же сам говорил, что надо побольше концертов.

– Ты здесь часто тусуешься?

– Бывает.

– Но это же чистые фашисты, – сказал Вадим. – Ты что, тоже фашист?

– Я – скинхед. Мне нравится стиль одежды, нравится музыка oi!.

– Нет, подожди. А их идеологию ты разделяешь?

– Да, я «черных» не люблю. Но я не буду на них «прыгать». А тебе что, нравится то, что происходит в Чечне? Или тебе нравятся кавказские бандиты в Москве?

– Не нравятся. Но «Россия – для русских, Москва – для москвичей» – это тупо.

Антон вставил в видеомагнитофон кассету с записью вчерашней программы «Акулы пера» с участием Инги, нажал на «плей».

После представления ведущего Инга понесла ахинею:

– В моей жизни самое главное – это красота и гармония. Я во всем ищу красоту и гармонию. Этого требует моя душа. И прежде всего я ищу гармонию и красоту в своих песнях.

– Что за бред? – Женя глянул на меня. – Мы ж ее практически наизусть заставили выучить текст.

Антон улыбнулся.

– Это ерунда. Интересное будет дальше.

Антон нажал на перемотку вперед. Картинка ускорилась. Вместо Инги на экране появился ведущий.

– …вижу, что уже созрел первый вопрос.

Камера переключилась на прыщавую девушку в очках.

– Инга, я задам тебе очень простой вопрос. Я не буду спрашивать про красоту, гармонию и тому подобное. Ты вообще умеешь петь?

– Что значит умеешь петь? Я что, не пою?

– Нет, не поешь. И это мой следующий вопрос: кто вместо тебя поет на фонограмме?

– Никто. Я сама пою.

– И ты врешь, глядя нам всем в глаза? – Девушка улыбалась. – Тебе вообще нечего здесь делать. Это передача для тех, кто поет, а не для тех, кто только открывает рот под фонограмму.

Инга вскочила со стула, подбежала к журналистке. Охранник дернулся, ведущий жестом остановил его. Инга подскочила к журналистке и отвесила ей оплеуху. Очки улетели. Журналистка едва удержалась на стуле. Инга вцепилась ей в волосы, стащила на пол. Платье Инги, и так короткое, задралось почти до пояса, показались кружевные трусы.

Журналисты в студии хохотали, аплодировали. Ведущий улыбался и облизывал губы. Он наконец сделал знак охраннику, и тот оттащил Ингу от журналистки. Инга поправила платье, сказала:

– Ты, сука, лучше бы молчала. Меня полстраны хочет трахнуть, а на тебя даже у обоссаного бомжа не встанет.

Журналисты зааплодировали. Девушка подняла с пола очки, надела, вышла из студии.

Антон нажал на «стоп».

– Все остальное уже не так важно. – Он улыбнулся. – Три тысячи баксов потрачены не зря. – Антон глянул на Женю. – А ты говорил: не надо проплачивать, пусть сами пригласят. Катя сказала, с утра телефон разрывается, звонят оптовики, звонят магазины. За два часа заказали больше дисков, чем за всю прошлую неделю. Короче, вывод: надо искать поводы для скандалов. Будут скандалы – будут и продажи.

Мы играли первый концерт с новой басисткой Лерой. После скиновского клуба Вадим сказал, что не хочет больше играть с Эдиком в одной группе.

– Я вроде как толерантный человек, я принимаю людей с разными идеологиями, с разными взглядами, но и для меня есть табу. Такой вот откровенный шовинизм, ксенофобию – этого я не могу принять. Пока Эдик казался мне чисто декоративным скинхедом, все было хорошо. А сейчас тебе придется, как это ни идиотски звучит, выбирать между им и мной.

Я выбрал его. Снова повесил в рок-магазине объявление. Откликнулась Лера. Она до этого играла в нескольких панк-группах. Но они распались на этапе репетиций, не сыграв ни одного концерта.

Вадим вписал нас в экологический фест в старом советском ДК. Кроме нас, играли несколько анархистских групп. Публика: в основном, панки и анархисты.

Лера пришла в черных высоких шнурованных ботинках, красных колготках и кожаной юбке. Привела с собой трех подруг.

Оли не было. Она должна была присутствовать на каком-то попсовом концерте.

Ожидая выхода на сцену, мы пили в гримерке портвейн. Из зала доносились звуки группы «Леший Кол»: гремучая смесь регги и панка.

Подошел директор ДК – мужик за шестьдесят, уже здорово пьяный. Глянул на нас.

– Панки – это хорошо. Вообще, быть неформалом – это хорошо, выделяться из общей массы. Мы сами были неформалами, еще в начале пятидесятых. Первыми неформалами, говоря современным языком. Тогда, разумеется, слова такого не было.

Лера налила портвейна в свой стакан с отпечатком помады, протянула директору.

– Ну, за неформалов всех времен и народов! – сказал он.

Все, у кого было налито, выпили.

– Нас называли «стилягами». Но это было идиотское, презрительное прозвище. Его на нас навесили комсомольцы, почти как «доходяга». Мы сами себя называли «штатники» – от слова «Штаты». Потому что мы любили все «штатовское» – кино, джаз, шмотки. И это был наш протест, наш ответ коммунистической пропаганде. Протест, с позиций сегодняшнего дня, достаточно слабенький, но надо понимать, что это было за время. Еще Сталин был жив. Уже одно то, что мы слушали джаз, музыку из враждебной страны, было вызовом. И я сам играл джаз. На дилетантском, конечно, уровне, но играл…

Лера снова налила директору. Он выпил уже без всякого тоста. Глянул на нас мутными глазами.

– Вы – хорошие ребята. А вообще, конечно, панки тоже разные бывают. Как и люди вообще. Есть хорошие панки, а есть панки-дебилы. У нас здесь месяц назад был концерт. И я тоже зашел в гримерку. Я всегда захожу чтобы поздороваться, пожелать успеха. И тут, представляете, мне прямо в ноздри какой-то запах. И исходит он прямо из пианино. – Он кивнул на стоящее в углу черное старое пианино. – Я спрашиваю: «Почему воняет?» А они мне спокойно так отвечают, что один парень, пардон, насрал в пианино. И что мне после этого было делать? Да, я отменил их концерт, не пустил их на сцену. И они на меня смертельно обиделись.