Милорад Павич - Современная югославская повесть. 80-е годы

Просто они разделяют участь своих анекдотов (которые все рассказывают): услышишь, посмеешься и тут же забудешь!

Многие появились — как и исчезли — молча, без объяснений. Иногда он спрашивал себя: где этот, в очках, или тот, с золотым зубом? Что-то не видно усатого с мешками под глазами? Куда делся пискля? А ушастый? Кто знает, какие ветры заставили их изменить маршрут? Может, женился и теперь у жены под каблуком? Скончался от рака или под колесами автомобиля? Наверняка о ком-то и в газетах писали (может, в разделе происшествий или в некрологах), только он об этом никогда не узнает, потому что не ведает ни имен, ни фамилий.

Он вообще не знал и не знает этих людей. Знает лишь их улыбки, их анекдоты, их, так сказать, фасад. Да, именно так: эти его знакомые — вроде привычных глазу городских фасадов, которые он видит годами, не задаваясь вопросом, кто за ними живет, как зовут тех, кто обитает за той желтой или за этой серой стеной?

Вот и именем этого толстячка с золотым крестом он никогда не поинтересовался, хоть и знакомы они уже ого-го сколько. Он бы и не подумал об этом, если б не встретил его здесь, в Новом Загребе, отдельно от толпы, от массы ему подобных, ежедневно передвигающихся по одним и тем же маршрутам: Илица — площадь Республики — Юришичева, откуда он их и знает. В одиночестве на чужой территории толстяк напоминает городского голубя (такой же толстый, как городской голубь!), который отбился от несметной стаи, взмыл над городскими стенами и, уединившись таким образом, вдалеке от своей среды (Новый Загреб совсем неподходящая среда для голубей!), стал особью с именем и происхождением.

— Не хочешь ли ты сказать, старик, что тут живешь? — Золотой Крест поглядывает на него с любопытством.

— Тут живу.

— Да брось! В каком доме?

— Во второй высотке.

— Во второй? Быть не может…

— Почему? Во второй живу. И давно.

— Как же мы ни разу до сих пор не встретились?

— И ты тут живешь? — теперь удивляется Новак. — Правда, как же это мы никогда не встречались?

— Моя высотка — третья. Я здесь уже два года.

— На каком этаже?

— На пятнадцатом.

— Фантастика! И я на пятнадцатом!

— Серьезно? А куда окна выходят?

— На восток и на север.

— Это трехкомнатные малогабаритные. У меня обычная двухкомнатая. Северо-запад.

— Слушай! — Новак вспоминает увиденную картину, которая чуть было не ввела его в заблуждение. — Это ты сейчас стоял в трусах на балконе?

— Ты меня видел? А я тут проветривал…

Новак смеется: «Штеф Фрфулек в трусах на твоем балконе проветривает свои причиндалы…» Да это же Штеф Фрфулек!

— Видел, пока ждал, чтоб жена сбросила сверху бумажку. Вечно что-нибудь да забуду.

— А это твоя жена, старик? В бигуди?

— Моя. На парикмахерскую времени не хватает, так она приноровилась.

— Тогда, старик, должен перед тобой извиниться.

— С какой стати?

— За неприличные мысли, старик. Когда я со своего балкона углядел на соседнем дамочку в бигуди, первым делом подумал, как было бы славненько зайти к такой милашке в гости и культурно с ней позавтракать свежими булочками с теплым молочком, пока муж вкалывает, а детишки в школе штаны просиживают…

— Все шутишь, а?

— Извини, старик. Откуда мне было знать, что это именно твоя. С женами приятелей — никогда, старик.

Приятелей? Новак усмехается: хороши приятели — даже имени друг друга не знают!

— Понятно, старик, — говорит он добродушно и тотчас меняет тему: — У тебя нет случайно знакомых в судебной медицине?

— Ты это серьезно? А то, может, разыгрываешь?

— Серьезней быть не может.

— Была у меня одна киска, которую я это… Лакомый кусочек, все при ней! Уж как она знала свое дело! Трубила там где-то в администрации. А теперь из-за монет перешла куда-то в экспедицию.

— Значит, нет никого?

— Говорю тебе: была. Целое долгое теплое лето была. Какой темперамент! Землетрясение, старик, одиннадцать баллов…

— По какой шкале, Меркалли или Рихтера? — с кислым видом интересуется Новак.

— Что говоришь?

— Говорю, привет, старик! Я тороплюсь…

Какое там «тороплюсь». Никуда он сегодня не торопится. Хоть и подвел его автомобиль, да невелика беда. Можно, товарищи, и сбавить темп. После безумной суматохи с Загребской ярмаркой он, видит бог, заслужил передышку. Две недели работал как вол. Еще парочку таких дней он бы вряд ли выдержал. Все один. Рекламный материал для фирмы «Мэйк-ап» — проспекты, каталоги, объявления, телеролики — целиком висел на нем. От графического оформления до придумывания рекламного текста.

Или:

Собственные поэтические творения вертятся на языке, и вдруг вырывается что-то чужое:

— Фант, фант, фантастически!

Фантастическим ему кажется внезапное осознание того, как незаметно этот развалюха автомобиль выдрессировал его мозги. Простой пример: до автобусной остановки, куда он и направился, можно добраться двумя путями: прямиком или сделав крюк. И было бы нормальным ожидать, что он, как все люди, выберет кратчайшую дорогу. Он достаточно долго был пешеходом, и, насколько помнит, инстинкт пешехода в ту романтическую предавтомобильную эпоху никогда ему не изменял. Где бы ни оказался — впервые в чужом городе или на незнакомой лесной полянке, — он всегда угадывал самый короткий путь. Его чутье подсказывало ему дорогу. Ни разу он не ошибся и не заблудился. А с тех пор, как сел за руль (в июле будет тринадцать лет), он попросту подчинился дорожным знакам. И, кажется, само время вмонтировало в него маленький точный механизм, который иногда, глядишь, помимо его участия и воли, заставляет повиноваться существующим правилам дорожного движения. Его нервы словно исколоты синими стрелочками, испещрены желтыми кружками, движение отрегулировано вокруг него и в нем самом. И никакой езды не по правилам, никаких нарушений и штрафов. Давно ему не случалось предъявлять водительские права (на месте ли они, в бардачке, не стащил ли кто?), регулировщика он видит только на перекрестках, где нет светофоров, а светофоры подмигивают ему, как старые друзья. Итак, у него есть все шансы получить звание «образцовый водитель». В самом деле, почему ему до сих пор это звание не присвоили?

— Фант, фант, фантастически! — повторяет он и шагает к автобусной остановке окольным путем, высоко подняв запрещающий знак, который мысленно снял у поворота на поперечную улицу.

Да здравствует знаменосец эпохи моторизации, почитающий правила дорожного движения!

Да здравствует он — последний винтик автомобиля!