Милорад Павич - Современная югославская повесть. 80-е годы

— И на когда ты договорился с этой своей секретаршей?

— На час.

— А сейчас, — Туна показывает на часы на приборной панели автомобиля, — без пяти двенадцать.

— Я думал, пока поймаю такси, пока найду Доктора… А вдруг я его не узнаю?

— Этого я не боюсь. Главное найти. Он в пивной будто прописался. Пивко попивает, нервы усмиряет. Ты ж его знаешь.

Ни черта он его не знает! Знал — это точно. И его, и Туну Барича, и Дарко Майцана, и Фери Клобучара, и Зденко Янтоляка, и Руди Рамляка… Знал их, по выражению Туны, как содержимое собственного кармана. Но дело в том, что карман его уже не пуст, как в те времена, когда эта присказка была актуальна. Какой только, чепухи не накопилось в кармане за это время — поди разберись!

И в Туниных маневрах Новак не может разобраться — то и дело сворачивает, кружит, едет в объезд, — и спрашивает:

— Разве мы не на Шалату едем? Дорогу до Шалаты я не забыл! Везешь меня, черт возьми, как таксист иностранца, лишь бы побольше содрать…

— Сидите, госпон, и не беспокойтесь. Вы в надежных руках!

Гляди-ка, старую Загребскую ветку, до которой они как раз добрались, непросто узнать, думает Новак. Ну да, давненько он здесь не был, чему же удивляться… А таким переменам и не следует удивляться. Было бы грустно, если б город не рос и не обновлялся. Старое пусть остается там, где ему место — в воспоминаниях и снах.

Туна останавливает машину перед старым, хорошо знакомым трехэтажным домом; на окнах все те же гипсовые украшения, некогда распалявшие мальчишеское воображение. В переплетающихся, извивающихся, подобно змеям, выпуклых узорах на фасаде когда-то было столько высокомерия, изысканности и богатства, теперь же они являли жалкое зрелище. Забвение, смог, голубиный помет и безжалостное дыхание времени вступили в заговор против Майцановского дома.

— Дарко? — радуется Новак. — Сколько же я его не видел?

— И сейчас не увидишь, — предупреждает Туна. — Дарко давным-давно уехал на заработки. Марками увлекся.

— Серьезно? — удивляется Новак. Вот что значит жизнь! В своих предварительных прогнозах он из всей их компании эту роль отвел бы Дарко Майцану в последнюю очередь. Еще одно доказательство того, что не существует надежных прогнозов и предсказаний, когда речь идет о друзьях детства. — А что нам здесь понадобилось, если Дарко нет дома?

— Дома его жена. Воспользуемся ее телефоном. — Туна нажал на звонок. — Позвоним Доктору. Пусть дожидается нас.

В седой старушке, лицом напоминающей миску со студнем, Новак с трудом узнает мать Дарко.

— Это ты, Туна. — Старушка улыбается одними глазами.

— Мое почтение, госпожа! — Туна кланяется.

— Добрый день, госпожа, — здоровается Новак.

Вместо ответа старая женщина протягивает ему холодную дряблую руку и поворачивается к Туне:

— А кто этот? Я его знаю, Туна?

— Знаете, знаете, госпожа, — говорит Туна, весело поглядывая через ее плечо. — Вспомните!

— Новак, — Новак укорачивает процедуру знакомства, вернее, узнавания. — Миро Новак.

— Да это же ты… То есть, вы…

— «Ты», госпожа Майцан.

— Ну да, это ты, Миро! Друг моего Дарко. Как ты изменился! Возмужал, совсем взрослый. И усы отпустил. Знаешь, ты пошел не в Новаков, ты больше похож на материнскую родню, на Матковичей. У Матковичей мягкий характер. И у тебя мягкий характер, ведь так? Это у тебя на лице написано… Заходи, заходи, детка! Присядем в гостиной. Ох, прежде всего я покажу тебе новую картину моего Дарко. Взгляни, какие краски, сколько чувства! Мюнхенская школа, я хочу сказать, напоминает… Разве нет?

— Да.

— Ну, расскажи, Миро, как ты? Женился? Дети есть? Ну, говори. Да что ты — доченька! Замечательно, доченька… А мой Дарко… Кто знает, чего бы мой Дарко добился, если б все иначе вышло? Ты знаешь, он ведь талантливый, яркая артистическая натура, у него редкие способности… Впрочем, видишь сам. Взгляни, какие краски, сколько чувства…

Новак покорно, не шевелясь, терпел зловонное извержение скрытого нарыва старухи, понимая, что придется дожидаться, пока не вытечет вся сукровица.

— Миро, скажи, детка, правду ли говорят? Ты знаешь, ты — господин, по лицу твоему видно, что господин. Так правда ли? — Старушка осторожно склоняется к нему: — Туну не буду спрашивать. Туна, как бы сказать, чересчур прост. Неотесан. С Туной я не могу говорить о таких деликатных вещах. Ты — другое дело. Ты — господин. Настоящих господ я вижу издалека, о да! Скажи, Мирослав, не слышал ли ты чего-нибудь о перевороте? Будет он? Переворот…

— Переворот?! — Новак с трудом сдерживается, чтобы не прыснуть. Переворот! Слово вызывает у него бурное веселье. Давно он его не слышал. А в нем, в этом слове, столько настроения, особого настроения, создаваемого именно такими полутемными тонами в комнатах со старинной мебелью и посудой, со старинными драгоценностями, с картинами старых мастеров и старыми людьми. Теперь Новак уверен, что слово «переворот» он слышал в последний раз именно здесь, в старом загребском районе, он словно бы здесь оставил это слово когда-то, а теперь снова нашел. В голову приходит мысль, что слова, подобно хрупким растениям, произрастают и живут лишь в особых климатических условиях.

— Я слышала от весьма надежных и проверенных людей, Мирослав. От очень авторитетных господ. Я знакома и поддерживаю отношения с очень важными людьми. Эти господа, разумеется, ты понимаешь, по секрету, сказали мне, что скоро произойдет переворот и нам, хозяевам, вернут наши дома. Ты понимаешь, детка, что это значит? Моему Дарко больше не надо будет скитаться на чужбине, первым же экспрессом он вернется домой. И дома он будет спокойно трудиться над своими картинами…

Новак невольно ищет глазами последнюю картину Дарко, но тут его взгляд привлекает большое хрустальное стекло; увиденное в нем поражает его как громом.

— А знаешь ли, детка, что значит для Дарко вернуться?

Знаю, думает Новак, догадываюсь. Есть вещи, о которых ни вы, госпожа Майцан, ни все ваши почтенные господа и не подозреваете. Впрочем, мне до вас дела нет (Новак встает и подходит к картине Дарко), мне жаль только Дарко Майдана. Знай он про это, действительно поспешил бы домой первым же экспрессом.

За спиной у Новака появляется Туна и, вероятно, жена Дарко, долговязая бабенка с пухлыми влажными губками и возбужденным блеском в глазах. И где только Дарко ее откопал?

— Ну как, нравится вам последнее произведение моего супруга? — спрашивает Новака самая новая обитательница дома Майцанов.

— Недурно, — не взглянув на нее, отвечает он.

В автомобиле Туна говорит, не закрывая рта. Как заведенный. А Новак молчит как рыба. И вдруг произносит:

— Послушай, Туна…

— Ну, черт побери! — восклицает Туна. — А я уж испугался, что ты онемел.