Милорад Павич - Современная югославская повесть. 80-е годы

Следующая часть симфонии открыла ему, что человеку нелегко владеть завоеванным, что силы зла и ненависти существуют и на земле, что суть всех человеческих цивилизаций состоит в ограблении бога, богов и людей и что мудрость жизни заключена в простой истине: почему я, почему не другой, следовательно, нужно грабить, грабить и грабить… Он повернулся к пустому креслу, и в боли, разрывавшей грудь, все тело, проникавшей до мозга костей, нашел подтверждение своей мысли — побеждает сильнейший.

Раненый олень упал в густом кустарнике, немолодой, но еще крепкий, он ушел от врага со стрелами в боках и теперь лежал, оплакивая свое бессилие, вспоминал высокую траву, зеленую и сочную, бурелом и скалы, жуткие пропасти, которые преодолевал одним прыжком, и весенний зов самки, и победный рывок от преследовавших его хищников. Сейчас он лежал без сил, судорожно вытянув ноги, и понимал, что все позади, а впереди вечная тьма…

Шерафуддин решил больше не выходить из дому, не видеть света, навсегда отвернуться от жизни, он носил в груди и в паху стрелы и понимал — ему осталось лишь вспоминать прошлое, впереди же — долгая, безысходная зима.

Шерафуддин ослаб, а на слабого, известно, и вор, и волк, и ржа, и напасть, и все беды, какие есть.

Никогда он не был так близок к современной музыке, как в тот вечер, в ней он слышал ссору, драку, полночную пляску в подземелье, когда граф Дракула встает из гроба в торжественном одеянии, в черном плаще и направляется в условное место, где сходятся для тайных игрищ алчные существа с торчащими клыками, чтобы перегрызать горло живым и пить алую кровь. На мгновение выглянет солнце, и все прячутся обратно в подземелье. Конечно, у великого мастера музыка в мизинце, он может обратить в уголь прошлое, бросив его в свое горнило, создать нечто небывалое, расширить горизонты, разбудить чувства, сочинить философию, открыть неведомый мир. Но чтобы показать новые просторы, создать что-то поистине новое, недостаточно пережить горечь эмиграции, не всем это помогает, не будет плодов, если нет таланта.

Разумеется, такие мысли помогли Шерафуддину углубить свои труды, отшлифовать их, обогатить свежими идеями. Он работал по двенадцать часов в сутки, забывал обо всем, работа была его оплотом, неприступной крепостью, где он укрылся. Экономические отношения и национальный доход в средневековой Боснии, феодальные отношения в Сербии времен Неманичей, внешняя торговля Боснии и Герцеговины во времена Турции — книги выходили одна за другой, и каждую ждало признание.

Все, что от нее осталось, цветы: адам с крупными листьями, которые появляются из старых, по одному, и сразу огромные, как уши у слона, фикус со свернутым в карандаш побегом, какой-то цветок с единственным листом, напоминающим копыто, филодендрон.

Когда он снова начал выходить, однажды встретил Зинку. Машинально в ответ на приветствие кивнул, собираясь пройти, но она остановила его, хотела поговорить. Шерафуддин стоял спокойно, держа руки в карманах длиннополого пальто. Он не мог понять, что нужно от него этой девушке, однако слушал, пока она, часто моргая, словно защищаясь, не высказала все. Потом неосознанно пошел за ней, не понимая, кто эта женщина, о чем она просит, откуда он ее знает; если бы сейчас его убили, он бы, наверное, не заметил… Поймала на улице, держит, а его ждет работа, если б она знала, сколько у него дел, у современной молодежи, видно, уйма времени, она не понимает других, даже вообразить не может, что его ожидают горы непрочитанных книг. Но кто она, эта женщина? — не переставал он задаваться вопросом. Что ей от меня нужно, что она может мне сказать? Мне, при моем происхождении, моем общественном положении…

Каждый устремлен к своей вершине, ее не достичь другому, у каждого свои крепостные стены, и если тебя осаждают, ты бросаешь сверху камни, льешь кипяток или раскаленное масло, у каждого на земле есть своя крепость, где в случае надобности можно укрыться.

Но ох как хрупко в мире все человеческое, и знания, и стремление к этим знаниям. И нет ничего лучше молодости, хотя и молодость — груда соломы или бумаги, ярко вспыхнет, а сгорев, превратится в кучу серого пепла. Если и существует что-то реальное, то это молодость, спорт, любовь. Перед внутренним взором возникло состязание по водному поло, он смотрел издали на обнаженные торсы спортсменов, рассекающих воду и осыпающих брызгами все вокруг, наблюдал за рядами зрителей и видел только краски: голубое, белое, красное и снова красное, белое, голубое. Здесь тихо, культурно, спокойно, не то что на футболе, где болельщики вечно орут, кого-то подстегивают, кого-то поносят, ни разу в жизни не коснувшись ногой мяча.

Общественное положение, признание, титулы, тантьемы [79] Дополнительное вознаграждение для руководителей фирмы или предприятия. , счет в банке, на который постоянно что-то поступает, крупное жульничество и мелкий обман — все вместе не стоит одной-единственной улыбки молодости. Да, положение, слава, титулы, вилла на море, вилла в лесу, автомобили — это лишь оболочка, одежда, а если все снять, что останется? Надо еще посмотреть, что останется и как выглядит то, что останется, а выглядит оно так: в душной комнате сидит Шерафуддин, настоящий Шерафуддин, со складками жира на животе, одна, две, три, четыре, как у много рожавшей женщины или, еще хуже, как у женщины, не способной рожать, под выпирающим животом короткие кривые ноги, отвисшая грудь трясется, как у грузной старухи, в паху, с обеих сторон, глубокие ямы — зачем, зачем все это? Вот он, настоящий Шерафуддин, а не тот, которого знают по университетской кафедре, по общественному положению, в мантии величия и власти, знают как легкого на подъем, всегда улыбающегося Шерафуддина.

И я больше не встречусь с друзьями в факультетском актовом зале, не буду рассуждать о прибавочной стоимости, о промискуитете и пуналуа [80] Разновидности групповых браков в первобытном обществе. , об Испании, о Бакунине, о Кропоткине, об Анри Барбюсе, об Алексее Максимовиче Пешкове — все в прошлом, и никогда, никогда больше я не встречусь с ней… Что мои знания, мое общественное положение, происхождение… Миллионы могут достичь подобной высоты, зато вряд ли найдешь хоть одного, кто не отказался бы от всего ради такой вот женщины. Какой там оплот! Разве я в крепости? Я в болоте, погряз по шею, меня уже не вытащить. Моя крепость — развалины, по ним прыгают и гоняются друг за другом дети. Мое происхождение — плевать на происхождение, все мы равны, благороден лишь тот, кто сохранил молодость, кто живет, кто окружен молодыми.

И снова…

Она загорала на горячем песке, на переполненном пляже, почти нагая, в метре от него. Шерафуддин понимал: легче преодолеть расстояние до другой планеты, чем до звезды, сиявшей рядом во всем своем великолепии.