Милорад Павич - Современная югославская повесть. 80-е годы

Один крестьянин, все время молчавший, обратился к Илко:

— Так, значит, ты живой?

Илко не ответил.

— Выходит, ты не умер? — повторил крестьянин, немного подождав.

Когда же он задал свой вопрос в третий раз, Илко взбунтовался:

— Умер?! Это почему же? — Он вынул трубку изо рта.

— Придешь на кладбище — сам увидишь.

Ответом был удивленный взгляд.

…Но когда телега вкатила в село, Илко слез и направился к кладбищу. Земля под ногами была горячей, словно ее подогревал вулкан. И казалось, жар испускают даже тени деревьев, по кружеву которых он ступал.

Илко шагал по селу, оглядываясь по сторонам, примечая, какие перемены произошли за сорок пять лет, после того как он видел родные места в последний раз. Некоторых домов нет. Некоторые перестроены, а возле них выросли новые. Видел новые заборы, новый мост через реку. А вот пустырь посередине села остался таким, каким запомнился с той поры, когда странник покинул отчий дом. Тогда на пустыре молотили хлеб, там в праздники извивалось под музыку оро. И душа блудного сына дрогнула, он разволновался.

Он не успокоился, даже когда остановился у чешмы умыться и попить водицы. Уселся на камень, сделал глоток и, глядя на чешму, на знакомые, неизменившиеся окрестности, подумал: выходит, десятилетия пробежали как во сне. Теперь он проснулся и застал себя на том же самом месте. Илко подставил ладони под прохладные струи, умылся и, задержав взгляд на своих руках, увидел, как морщиниста их кожа, похожая на древесную кору, словно бугристая земля, вспучились жилы, и горько улыбнулся. Он задержался глазами на железной трубке чешмы, словно отполированной прикосновением многих рук и губ, на гладких камнях рядом; по ним шагали и на них присаживались люди, выравнивая их поверхность… И как бы охватил мысленным взором свое прошлое — те годы, что протекли вдали от родины.

Ополоснул лицо еще раз и продолжил путь к кладбищу, чутко примечая и дальше перемены в селе. И настроение его тоже менялось.

Вот и кладбище. Он направился к могилам отца и матери, около них заметил две свежие могилы. На одном надгробии было написано имя его жены, на другом — его собственное.

— Господи, да что же это такое! — поразился он. Обошел вокруг могил, пригляделся. — Да, в самом деле погребли меня.

Он присел близ креста с именем «Илко Лечоский». Потом отошел к большому дубу и, укрывшись в его тени от палящих лучей, смотрел в изумлении. «Кто же лежит в могиле, вырытой для меня?..»

Он пребывал в смятении, ему чудился шепот, зов умершей жены. Может, шепчутся кроны деревьев? Встрепенувшись, поднял голову: да, в самом деле шелестят листья.

И вспомнились обычаи, знакомые с детства. Этот дуб называли Деревом ушедших. Он был очень стар, несколько веков его корни, уходившие глубоко в землю, получали жизненные соки от погребенных в ней.

Дерево служит людям защитой от жары, прибежищем от дождя и снега. Посетители кладбища раздают задушницу [27] Задушница — поминальное угощение. , в дупло дуба ставят свечки в память об усопших, капают в праздники вино и масло за упокой их душ, по древнему обычаю.

Сухие ветки, которые обламываются с дерева, люди собирают, сгребают опавшие листья, чтобы не ступать по ним. Они верят: в них частичка души тех, кто лежит под крестами.

И когда шелестит листва, близким кажется, что это голоса из могил, шепот их ушедших родных. Его можно различать, только отойдя от дерева на определенное расстояние, — чуть дальше звуки исчезают, а чуть ближе они сливаются в шум, перекрывающий тихие слова.

Если же верно выбрать место, сосредоточиться и прислушаться к шороху листьев, то можно узнать в нем дорогие голоса отца, матери, сестры, брата, ребенка. Внимательнее и чаще вслушиваются те, кто сильнее других тоскует о невозвратных.

Илко опять услышал голос, встал, прошелся и тут заметил, что звук исходит не от шелестящей кроны — плакала на могиле женщина. Он постоял, озираясь, и снова подошел к могиле жены, с которой соседствовала его собственная, посмотрел, потом опустился на колени и, подобрав одну из валявшихся вокруг не до конца сгоревших свеч, огарок, зажег его, потом другой, третий и поставил их на могилах жены, отца и матери. Посидел в молчании немного и зашагал к своему дому.

Илко подошел к своему дому, несколько раз обошел вокруг, внимательно разглядывая. Он ли это? То ли да, то ли нет. Изменения есть — оштукатурены стены, новые двери, окна, перила на террасе. Над террасой длинная крыша — защита от дождя. Старая черепица — свидетельница времен турецкого владычества — заменена новой, европейской. Двор обнесен высокой каменной оградой с большими воротами. Через них может въехать телега с сеном. Во дворе поднялась яблоня, которой тоже раньше не было.

Он нерешительно повернул ручку двустворчатых ворот, не то испытывая ее, не то опасаясь кого-нибудь потревожить. Немного помедлил и толкнул створку. Она не подалась. Илко постоял, прислушиваясь, потом постучал. За воротами послышался лай, мужской голос спросил:

— Кто там?

— Это я… Илко…

Во дворе молчали. Илко прислушался: не раздадутся ли шаги, но было тихо. И он повторил:

— Это я… Илко…

Снова залаяла собака, и теперь по мощеному двору застучали шаги. Кто-то подошел к воротам. Изнутри приподнялся засов, створка разомкнулась, словно ощерившаяся пасть. А звонок, висящий над воротами, издал странные неприятные звуки. На Илко с удивлением глядел Мил.

— Это я, твой отец, — обратился к сыну Илко.

Мил по-прежнему был растерян. Вот он вздрогнул, встрепенулся и взволнованно обнял нежданного гостя.

— Ты жив, отец?

— Жив! — Он обнял сына.

Когда Илко шагнул во двор, собака разлаялась пуще прежнего. Мил прикрикнул на нее, но она не унималась и только после пинка смолкла, забравшись в свою конуру.

Из дома вышла жена Мила, уставилась на Илко.

— Отец… Оказывается, он живой… Вернулся…

Женщина переменилась в лице, побледнела, подала руку; холодным, не родственным было ее приветствие.

— Так, значит… — начала она.

— Отец, это — моя жена, — сказал Мил.

— Вижу, догадываюсь, — откликнулся Илко, — пошли ей бог здоровья!

Голос Мила дрожал, выдавая неутихнувшее волнение.

— А мы-то думали, что… — прошептал он.

— Понимаю… Видел, какую вы мне могилу устроили…

— Так хотела мать. Она говорила перед смертью: «Раз отец не вернулся до сих пор, значит, его нет в живых… Выройте могилу рядом с моей и положите туда его портрет, чтобы мы хотя бы после смерти были вместе…» «А может, он еще вернется», — возразил я. «Нет, нет, — ответила она. — Мертвые не возвращаются…» И мы выполнили материнское желание. В могиле лежит твой портрет. Там ты молодой.