Милорад Павич - Современная югославская повесть. 80-е годы

Тех же, которые обладают неверной походкой — один шаг длиннее, другой короче, движение то замедляется, то убыстряется, тело раскачивается и изгибается, словно натыкаясь на невидимые препятствия, — бог наградил колеблющимся характером. Они постоянно что-то обдумывают, а потом передумывают, меняют решения. При ходьбе то и дело оборачиваются назад, словно за ними погоня. Если приходится неожиданно остановиться, пошатываются, будто вот-вот упадут. И если прислушаться, то окажется, что и разговаривают такие люди в ритме своей походки — то медленно, то быстро, не раз повторяют сказанное. И еще — при ходьбе они часто касаются друг друга плечами, чтобы и двигаться в такт.

Люди, которые ходят степенно, словно измеряя ступнями дорогу, замедленны во всем: в мыслях и реакциях на окружающее, в словах и поступках. Ими как будто управляет некий тормозящий механизм. Иногда они бредут так неспешно, что со стороны кажется: ноги дважды ступают на одно и то же место, как бы утрамбовывая почву. Руки у них «прилеплены» к телу или засунуты в карманы. Они не поглядывают на часы. Им симпатичны те, кто передвигается так же, не спеша. Походка определяет их жизненный путь.

…Свои открытия Мил излагал на бумаге и посылал письма в разные научные общества на родине и за границей, отправлял их и некоторым коллегам — тоже исследователям-самоучкам. Иные ему отвечали, другие нет. Иные им восторгались, а другие даже не желали вникать в суть дела, заявляя, что все эти изыскания — плод буйной фантазии, особенно когда речь идет о создании искусственным путем живой материи. Эти скептики напоминали ему тех упрямцев, которые не верят, что человек произошел от обезьяны, потому что не видели этого своими глазами. А ведь биохимические эксперименты, иммунологические реакции, анализы цепочек аминокислот у животных ясно доказывают, что у людей есть родственники, и самые близкие из них — шимпанзе и гориллы. Четыре миллиона лет назад отделился от них homo sapiens и пошел своим путем эволюции.

Милу говорили: органическое вещество нельзя получить в лаборатории. Разве мыслимо за короткий срок сотворить то, на что природе понадобился миллиард лет?

А он отвечал:

— Многое из того, что считали невероятным, сегодня стало реальным.

Ему снова возражали:

— Да разве можно вмешиваться в дела Природы! Только ей под силу превращать неживое в живое, тут она владычествует безраздельно.

А он отвечал:

— Да, она владыка. Однако было время, когда люди считали, что нельзя один элемент искусственным путем превратить в другой. А сегодня химия это делает.

— Но живой органический мир создавался стихийно и в определенных условиях! Их не создашь искусственным путем, — возражали Милу. Были и такие, кто ободрял: не отказывайся, твоя идея принесет тебе славу, мировое признание. Есть безумцы, которые придумывают разные способы, как уничтожить жизнь, а ты хочешь ее спасти. Твоя формула поможет воспроизвести и восстановить жизнь, даже если она будет уничтожена.

Целыми днями пропадал Мил в лаборатории — экспериментировал, трудился и старался не падать духом. Ему было горько от непонимания, от сознания, что неоткуда ждать помощи, никто не ссудит деньгами, чтобы стали явью его замыслы. Крестьянам и раньше было не до него, ну а уж теперь, когда они сами дрожали от страха неизвестности: что случится с селом, как повернется жизнь, — и подавно.

А жена не только не желала вникнуть и помочь мужу, но все время пилила: «От твоих занятий никакого проку, только один вред и разорение!»

Лишь сын Богуле любил отца и был ему предан. Богуле был лунатиком. Иной раз по ночам его поднимала с постели таинственная сила, и он, выскользнув из дома, бродил по округе. Мил долго наблюдал проявления этой болезни и старался осмыслить ее. Он приметил, что сын встает и выходит на улицу даже в безлунные ночи. Присматриваясь, пришел к выводу: тут примешивается и воздействие звуков, шумов. Если Богуле слышал во сне плеск реки, он вставал и шел на берег, спускался к воде, а соприкоснувшись с нею, просыпался в страхе, возвращался домой, ложился в постель. Услышав собачий лай, мальчик находил пса, отвязывал поводок и отправлялся в путь вместе с четвероногим товарищем. А если вдруг окно заскрипит от ветра, спящему чудилось, что он на качелях, и начиналось раскачивание на постели.

Поднимаясь ночью, Богуле делал это медленно, неуверенно, да и первые шаги его были нерешительные, как бы смущенные. Потом он осваивался, тело становилось гибким, руки находили опору, прикосновение к окружающим предметам помогало бессознательной ориентации. Вот он приостанавливается, будто раздумывая, что делать дальше, куда направиться. И трогается с места уверенным, точным шагом. Отворяет дверь, выходит из комнаты; если же дверь заперта, повертывает ключ. Если ключ не торчит в замочной скважине, шагает к окну, распахивает створки, дотягивается до ветвей яблони и, ухватившись за них, как кошка, спускается во двор.

Мил, увидев, что сын поднялся, идет за ним, отстав на несколько шагов, оберегая от ночных напастей. Он знает, что Богуле способен следовать всюду, куда повлечет его неведомая сила, а потом она же приведет его назад. На обратном пути Мил забегает вперед, распахивает перед сыном дверь дома, и Богуле входит. Так бывает, если он и покидал жилище через дверь. А если вылез в окно, то, повинуясь загадочному инстинкту, через него и возвращается, взобравшись на то же дерево, по которому спускался. И, совершая прогулки по селу, он всегда проделывал обратный путь по тому же маршруту. Глаза его были широко раскрыты, словно все видели.

Когда Богуле вылезает из окна или проникает через него в комнату, Мил сидит под яблоней, чтобы вовремя прийти на помощь: вдруг сын поскользнется, упадет — он подхватит и удержит его. Мил не будит Богуле и только наблюдает, изучает, пытается экспериментировать.

А сердце матери не может вынести этих ночных прогулок, она боится опасностей, падения. Поэтому и ставит на ночь у постели сына корыто с водой. Когда Богуле встает и попадает ногой в воду, он пробуждается в сильном испуге и затихает, больше не пытаясь подняться.

Мил же иной раз тайком отставляет корыто, запирает дверь, закрывает изнутри окно и, когда Богуле встает, начинает свои опыты — подает сыну ключ, велит отпереть дверь, тот повинуется во сне. Потом приказывает запереть, и тот слушается. Велит снова отпереть — проделывает и это. Говорит: встань, напейся, а потом снова ложись в постель. И тот, не просыпаясь, «под диктовку» выполняет команду.

Или еще бывает — скажет Мил спящему сыну: утром встанешь, пойдешь к Методии Лечоскому — лесорубу — и отдашь ему письмо, которое почтальон принес к нам по ошибке. Наступает утро, Богуле поднимается, берет конверт, несет Методии, вручает ему, сам же при этом не помнит, откуда взялось письмо, кто послал его к адресату.