Ульяна Меньшикова - Обо всём

Познакомились мы на дне рождения у общих знакомых. Шумная, чрезмерно весёлая тётенька с острым языком, пляшущая с костылём наперевес чарльстон и джигу, поразила ангела, как поражает странниц говорящая собачка. И это я себе ещё льщу.

Мальчик был умненький, остроязычный, заядлый театрал, и мы подружились. Вернее, он со мной подружился, а я влюбилась в него без памяти. Объяснить рационально то моё чувство нельзя было никак, случилось и случилось. Слава Богу, мы жили в разных городах, и всё наше общение сводилось к испепеляющей юмором и сарказмом переписке. Мальчик думал, что нашёл друга-весельчака, не догадываясь, что во втором смартфоне бьётся разрываемое в клочья от любви сердце. Кто ж ему правду скажет…

А через пару месяцев, когда он резко замолчал на два дня, и я уже начала тихо умирать, мне позвонила его рыдающая мама и попросила молитв. Молитв о тяжко страждущем, болящем рабе Андрее. Андрей умирал, по-настоящему. Без дураков.

В 18 лет он переболел ангиной, которая дала страшное осложнение на почки. Гломерулонефрит.

Причём такой… Ну как сказать — без перспектив. Он сам — медик, мама тоже. И своей медицинской головой они понимали, что с ним происходит и каков будет конец.

Уже была агония. И мы встали на молитву. Восемь часов на коленях. Они у одра умирающего сына, я — дома, у иконы, рядом со спящим и тогда совсем ещё маленьким ребёнком.

Утром Андрюхе стало лучше. А через две недели он вышел из больницы. Но потом ещё полгода болезнь терзала его так, что с колен мы практически не вставали. Он умирал раз десять, если не больше. И в одно из самых сильных обострений я поехала к нему. Прощаться. Всё к тому шло.

Я сидела у его кровати, смотрела на него, такого непохожего на себя, раздутого от отеков и гормонов до неузнаваемости, и как мантру повторяла:

— Ты будешь жить, скоро всё закончится, ты женишься на самой красивой девушке города, и я приеду на твою свадьбу и буду плясать джигу на столе, а потом под столом и вообще, где придётся. А потом у вас родятся детки, и мы будем их крестить, а на крестинах я спляшу чарльстон, хочешь?

— Хочу…

И мы молились уже вместе. Как тогда не лопнуло моё сердце, не знаю… От любви, от жалости, от безнадёжности той ситуации. Вера в хороший исход уже еле теплилась, добиваемая врачебными вердиктами.

А через четыре года Андрей женился. На очень красивой, замечательной девушке. На его свадьбе рыдало десятка два безутешных красавиц. Я не рыдала, я была счастлива за него. Как только Андрей ожил, чувство моё улетучилось и больше не терзало моё сердце. Остались дружба и привязанность, на долгие-долгие годы. И только тогда я поняла, зачем и для чего мне была послана эта несуразная любовь.

Молитесь о тех, кого вы любите, любовь творит чудеса. Великие чудеса. Она побеждает смерть. Извините за банальность. Но это так.

Я уж не знаю, с чем это связано, но тема похорон и кладбищ плотно вплетена в канву моей жизни с детских лет. Вот так сложилось. Причём, если моя церковная деятельность это ещё хоть как-то оправдывает, то почему в светской моей жизни меня не отпускают кладбища, я до сих пор понять не могу. Но, как говорится — что есть, то есть.

В далёком алтайском селе жила моя любимая бабушка — Клавдия Ивановна. Бабуля была верующая и очень почитающая традиции, от коих не отступала никогда. Она была одной из «читалок», как их назы- j вали в деревне. Из-за отсутствия священника таких вот религиозно-подкованных бабушек приглашали читать канон и Псалтирь по усопшим в советские безбожные времена.

И вот первое, что мы с бабулей делали, когда я приезжала летом, это шли делать генеральную уборку на кладбище, где похоронен мой дед Иван, прабабушка Ульяна и бабушкин сынок Саша, умерший во младенчестве.

Дело осложнялось тем, что за несколько десятилетий умерших родственников поднакопилось, и все их могилы обнесли длиннющим заборищем из штакетника, что сильно меня огорчало, потому что ленива я была всегда, а ошкуривать и окрашивать этот пантеон нужно было, как минимум, часов шесть, не меньше.

Шли, как говорится, годы, и из ленивой девочки я превратилась в не менее ленивую молодую женщину. Совесть, правда, меня не покинула (мама и бабушка трудились над этим непрестанно различными способами) и поэтому по приезду в Новичиху я уже без всяких слов и просьб молча собирала в котомку кисточки, нитрокраску и наждачку и, проклиная судьбу, тащилась на кладбище.

В один из моих приездов, а было мне тогда лет 25, у моей троюродной сестры случился развод. В лучших сельских традициях. С курвой-разлучницей, шпионажем за мужем из-за георгиновых кустов, битьём окон и обоюдным выдиранием волос, бьющихся за любовь женщин на центральной поселковой площади, возле памятника Ленину. Битву Маринка проиграла, и муж ушёл к более удачливой и пьющей женщине.

Ну а как лечат депрессии и удары судьбы сельские брошенки? Правильно. Баня, самогон и перемывание костей неверному мужику и его новой любови.

Как тут не помочь родственнице развеять горе и не поддержать? Но было одно «но». Непреклонная в осуществлении планов бабушка наметила мой по ход на кладбище аккурат на следующий день после моего приезда. То есть с вечера я пошла утешать Мл ринку, а с утра нужно было маршировать на погост. Кто знает мою бабулю, тот поймёт, что «послезавтра» и «на днях» — это не вариант. Завтра — значит завтра. В граните. И хоть умри, но сделай.

Пожалели мы Маринку двумя чайниками самогона. Чистейшего. Хорошо, что двумя, потому что после первого мы были решительно настроены спалить хату счастливых молодожёнов, но в начале второго чайника нас как-то отпустило и мы подобрели. По этому случаю была истоплена баня и допиты остатки. Незаметно за делами рассвело и пришло время доить корову. Как ни странно, нам это удалось и даже получилось выпроводить несчастное животное в стадо через запертую калитку. Угомонились в пять тридцать.

В семь утра ноль-ноль минут над моей гудящей головой раздались страшные ласковые слова: «Гуля, вставай!» Открыв не успевший отоспаться после бани и коровы глаз, я простонала: «Бабанечка, милая, давай позже, спать хочу!» Но магическая фраза о том, что всё надо сделать «по холодку», вытащила меня против воли из постели и я, причитая и кляня судьбину, потащила своё тело на кладбище в надежде оставить его там навсегда.

Представьте себе идиллический сельский погост, где соседствуют старые памятнички в виде пирамидок, увенчанные звёздами, кресты и маленькие мраморные плиты с овальными фотографиями, в общем, никакого городского пафоса. Трава по пояс, ромашки и другие одуванчики. И 100 метров штакетника, который нужно ошкурить, покрыть олифой, а потом покрасить. Не спавши. Внутри тебя морским прибоем плещется самогон, и ты понимаешь, что совсем не против лечь вот прям сейчас в эти ковыли и уснуть вечным сном в окружении родных могил.