Ульяна Меньшикова - Обо всём

— Да не блажи ты, нормально объясни, он что, директора вашего клуба в жёны берёт? (Она у них герой Шипки и Полтавской битвы, сколько ей лет — никто не знает, по орденам только и можно сориентироваться.)

— Не-е-е-ет, она из Маймы-ы-ы… Меньшикова, приезжай, приезжай, пожалуйста! Я сама с ними не справлюсь!

То, что моя сестра, невероятной выдержки женщина, абсолютно не щедрая на какие-либо эмоции, позвала из-за тридевяти земель решать матримониальные вопросы, заставило меня призадуматься минут на пять, а через десять я уже шерстила авиасэйлы в поисках билетов Москва — Горно-Алтайск. Без лишних вопросов. Потому, что если такие женщины, как Лена, начинают плакать, то значит и впрямь — дело плохо.

Билет нашёлся быстро, и утренняя небесная лошадь доставила меня к обеду следующего дня на родину предков. Такой прыти от меня никто не ждал, я впопыхах тоже никому не позвонила, поэтому московскую гостью никто не встречал. Попутка быстро домчала меня по пустынному зимнему Чуйскому тракту до Мунов.

На рысях проскакиваю мимо пекарни, храма, врываюсь в дом. Тишина… Никого. Сестра в школе, племянник на работе. Не раздеваясь, бахаюсь в кресло, вытягиваю ноги… Тишина… За окном колышутся сосны и кедры, горы в снегу подпирают яркое солнечное небо. Тишина…

— Кто здесь?! — резкий окрик из коридора.

В комнату заходит неприбранная бабища лет сорока пяти. Рыхло-простоквашная, лицо-сковородка метра на полтора, цепкие мелкие глазёнки зло посверкивают. (Сватья, видать, пожаловала, проносится у меня в голове, оккупировали уже дом, родственнички.)

— Здравствуйте. Ульяна, сестра Лены.

— А что это вы без предупреждения, мы вас не ждали, мне никто про вас не говорил! — наступает нечёсаная бабища.

— А вы, собственно, кто, тётя, чтоб я вас предупреждала?

— Ирина я, жена Виталика!

— Кто?!

— Жена! Виталика! А ты кто и чего тут расселась посреди дома в сапогах?!

Тут я понимаю, что ещё секунда, и точно, как сестра, начну завывать тихим щенячьим плачем. Господи! За что? Как так получилось, что первый красавец на деревне, печаль всех местных девчат, выбрал это ведро с опарой? А ведро раздухарилось и ногами своими, колоссами на меня наступает, ответа требует, как я такая-сякая посмела в дом явиться без её благословения.

Хлопает входная дверь, и в дом, как-то не по-хозяйски, бочком, семеня, входит сестра.

— Ира, Ира, успокойся, — лепечет сестра, — это сестра моя, отпуск у неё, погостить приехала.

— Почему меня не предупредили, а? — танковое дуло разворачивается уже в сторону сестры.

Я сижу, онемев, как Захария. Святые угодники! Что деется тут? Сестрица моя, грозный школьный завуч, косоногой птичкой скачет возле этого гренадера в плюшевом халате и пытается оправдать мой приезд в её же собственный дом. Взгляд мой перемещается на пышный живот «жены Виталика» и в скрученный судорогой мозг начинают просачиваться определённые мысли.

Опа! Гренадер-то, видимо, уже того, в положении. Судя по размерам плюшевого живота, месяцев шесть-семь. Боже мой, да когда успели-то? Виталька ж месяц как из армии вернулся… А может, она к нему на свидание ездила? Что ж ему там, брома в кашу недосыпали?

Тем временем тётя-«жена Виталика» оттеснила сестрицу мою в коридор и, судя по шумовому сопровождению, пытала её там посредством кочерги.

— Какие гости?! Сегодня мама моя должна приехать, завтра отец, мы все должны своей семьёй решать! Кто её позвал?! Кто?! Вы?! Пусть домой едет! Нам нужно своей, своей семьёй все дела решать!

(Хе-хе, напугала я, видать, опару-то плюшевую чем-то, ишь как её корёжит.)

Выхожу в коридор, вытаскиваю из-под кочерги сестрицу, делаю предельно миролюбивое лицо в сторону плюшевого чудища и предлагаю всем участникам незабываемой встречи попить чайку.

— Чая нет! — отчеканивает милая «сноха» и удаляется в опочивальню.

— Лен, а тебя ещё отсюда не выписали, случаем? Пойдём-ка по бережку прогуляемся, дела наши семейные порешаем.

Пошли. Плетёмся на утёс, света белого не видим. Я от злости даже говорить не могу.

— Рассказывай, откуда это чудо заморское к вам явилось…

— Уль, он же из армии вместе с ней приехал. Она его в Майме на разъезде встретила, уже с чемоданом, вместе и явились. Я встречины приготовила, друзья его все собрались, девчата… Его ж всей деревней ждали, когда вернётся, радовались. Тут же дом украсили, как на хорошую свадьбу, Димку с гармошкой позвали, гитару притащили… Я два мешка пельменей налепила, свинью купила на шашлыки, солений накрутила, как он любит, жду-поджидаю сыночка. Заходят. Он мне: «Мама, познакомься, это Ира». Я на неё как глянула, тут у меня сердце и зашлось. Потом вспомнила, как свекровь меня не любила всю жизнь, взяла себя в руки, думаю, с лица воду не пить, может, она человек душевный, неплохой. Рот свой на замок закрыла, поплакала в кладовке пять минут, а куда деваться? Вырос сынок, сам выбрал, меня не спросил, да и я никого не спрашивала, когда за Славку собралась. Захожу в дом, а там никого — ни ребят, ни девчат. Сидят вдвоём за столом Виталька с Ирой и всё. Всех как ветром сдуло. Спрашиваю, а где, мол, гости? Ира мне: «Всё, закончились гости, Виталик теперь человек семейный, не до гостей, неча, мол, делать, пол топтать! Я их по домам отправила». Смотрю на сына — тот сидит, как веслом ударенный, ни два ни полтора. Махнула я на них рукой и ногой и к Кате-фельдшеру с пельменями и свиньёй пошла. Отметить встречины. И вот с того дня у нас всё так. Он как замороженный ходит. Ни к друзьям, ни к товарищам, упаси Бог, если кто из одноклассниц, даже замужних, позвонит — крик, скандал, чуть не поножовщина. Сидят как сычи дома, она вообще не выходит никуда. Ест да спит… Не причешется, ни нарядится. Молодка… Я его спрашиваю: ты её любишь? Он молчит, голову опускает. Не знаю я уже, не понимаю ничего…

— Мать… Ты спятила, что ли? Тебя дебелень-травой опоили? Кадка эта с тестом на тебя упала пару раз? Пусть он её хоть на божничку садит, ты-то здесь причём? Что с тобой? Или ты её тоже странною любовью полюбила? Ты сама на кого похожа? В своём доме как квартирантка живёшь? Так… Ещё скажи мне — она беременная?

— Не знаю…

— Родители кто?

— Не знаю…

— Да вы точно тут все умом тронулись, и ты в первую очередь! Она вас чем опоила?

Тут Ленка начала трястись мелким трусом и плакать, обняла я её и через пять минут обнаружила себя не менее трясущейся и плачущей. Трястись и плакать на утёсе мне совсем не понравилось. Встречи с родственниками я предпочитаю проводить за богато накрытым жирной пищей и крепкими сельскими напитками столом, но никак не на продуваемой ста злыми ветрами каменной круче.

— Хорош стонать, Лен, пошли в дом. Сейчас я эту Джейн Эйр буду потрошить, как Беовульф мамашу Гренделя, защитим Хеорот от чудища проклятого. Неча тут… Царствовать.