Наталья Нестерова - Жребий праведных грешниц [сборник litres]

Далее современное время. Прошлая осень была мокрой. Дожди лили, лили. А морозы пришли детские. Вы не поймете. Земля по весне выпирала. Там, под землей, была большая сила, она рвалась наружу. Во дворах деревянные пешеходные настилы выздыбило – доски в небо смотрели, что твои противотанковые ежи.

Его, деда Максима, торкнуло. Ну не объяснить, ну взбрендилось, ну дурь нашла, ну с какой-то блажи пошел копать на бывшем туркинском подворье. Как бы хорошей земли для яблоньки. Он с лета берег саженец местной селекции.

На приезжих слушательниц мичуринские забавы деда Максима впечатления не произвели. И на Марсе будут яблони цвести . Почему бы им не цвести в Погорелове? Девушки понятия не имели, что здесь не растут яблони, груши и прочая смородина. Их лица стали постно-вежливыми.

– Как вы поняли, где именно копать? – пришла на помощь Таня. – Ведь там, очевидно, немалая площадь.

– Не знаю-ю! – с благодарностью простонал дед Максим. – Бес попутал или ангел направил. Голос Нюрани услышал? Она ж мне про клад рассказывала, хохотала, как вы, девоньки, хохочите. А как лопата в твердь уткнулась, так мне захотелось на колени грохнуться, пальцами разгребать. Заболтался я. Иван, унучек, неси сундук, хватит языком чесать. Кроме Майданцевых, в смысле моей семьи, – заверил он девушек, – никто про обнаруженный клад не ведает.

Это был металлический ящик, крышка которого закрывалась на восьми защипках, проржавевших, но державших крышку мертво. Майданцевы и не подумали открыть ящик без законных наследников. Процесс вскрытия клада: ящик на столе, Иван маленьким топориком сбивает защелки, поддевает крышку. Очень волнительно, азартно, необычно.

Соня, не выдержав напряжения, вдруг завопила:

– Там кости мертвеца!

Девушки заверещали, Иван, чертыхнувшись, выронил топорик, дед Максим, дернувшись, сплюнул:

– Тьфу, напугала!

Костей не было. Сверху лежал скатанный в трубку живописный холст. Развернулся с потрескиванием, по холсту паутина трещин, но изображенную на портрете женщину дед Максим узнал – ваша прабабушка Анфиса Ивановна. Далее – фото в рамке с треснувшим стеклом. Осколки убрали, дед Максим показывал пальцем: сама Анфиса Ивановна, муж ее Еремей Николаевич, Нюраня, Степан и Петр. Далее лежала шкатулка с ювелирными изделиями. В кино, когда распахивают сундук с драгоценностями, восхитительно – блеск камней, перелив золотых цепочек и оправ. В жизни – ничего подобного. Большой темный клубок из подвесок, серег, браслетов. Трогать противно, словно это все из фашистского концлагеря доставили. Икона в серебряном окладе и еще несколько предметов из того же металла – поднос, столовые приборы, сахарница, соусник, подстаканники. На дне четыре небольших булыжника и два мешочка с грязным песком. Дед Максим сказал: это золото! Исполнилась воля Анфисы Ивановны – забирайте наследство, пользуйтесь.

Девушки посмотрели на него с недоумением: как это «пользуйтесь»? Все клады, пояснила Маня – она специально перед отъездом в библиотеку ходила и законы прочитала, – то есть все зарытое в земле принадлежит государству, нашедший, то есть дед Максим, получит премию в размере четверти стоимости найденного. Однако, если он не возражает, они хотели бы взять портрет и фото, государство, наверное, не обидится. Дед Максим возражал, бурно возмущался: бабка для потомков зарыла, он точно знает: Нюраня рассказывала, что мать много добра продала и клад закопала. Государство тете Анфисе не помогало, а только вредило. И неужто он станет законных наследников частную собственность присваивать?

– В Советском Союзе частной собственности нет, – сказала Маня, – а только личная.

– Какая между ними разница? – спросил Иван.

– Частная собственность – это, например, средства производства, позволяющие одному человеку эксплуатировать другого, наживаться на его труде. В СССР такого быть не может. Личная собственность: вещи, предметы, дом и прочие необходимые для жизни объекты.

– Вот интересно, – заметил Иван, – наши бабы продают от своих коров на рынке молоко, сметану, творог. Наживаются, получают прибыль?

– Они эксплуатируют только себя, – ответила Маня, – ну и коров, конечно.

Соня помалкивала, а Татьяна решительно поддержала сестру Маню. Как бы они с содержимым ящика, уворованным у государства, поступили: продавали бы темным личностям из-под полы слитки и золотой песок? Ходили бы по скупкам, сдавали серебро и украшения? Их бы арестовали и посадили в тюрьму. И пусть Соня не косит жадным взглядом в ящик! Уголовница! Кроме картины и фото – ничего!

Иван превратился в добровольного экскурсовода, несколько травмированного, но благодаря больничному имевшему свободное время, чтобы показать село и окрестности. Девушкам всё было интересно: ферма, конюшня, птичник, кузня, заготовка сена и танцы в клубе, где они продемонстрировали шейк последней моды. Они купались и рыбачили на Иртыше, совершили попытки проехаться верхом на лошади и научиться циркать – доить корову.

Постоянно повторяющийся вопрос: «Чьи будете?» – стали предвосхищать.

– Здравствуйте, мы будем Медведевы!

– Я Таня, от Нюры внучка.

– Я Соня – дочь Степана, который младший сын Марфы.

– Я Маня – от Егора, который в свою очередь сын Параси!

За подобное представление и вихлявую манеру говорить, когда тебя еще не спросили, они получили общую характеристику – артистки. Пожилые женщины косились на их брюки, женская мода на которые только проникала. Но, как сказал Иван, бабушки еще не видели ваших мини-юбок. Могли бы и отхлестать вожжами. Он говорил с серьезным выражением лица, и девушки ему поверили бы, не рассмейся он в конце. Рассмеялся и тут же получил подушку-думку. По настоянию Тани думку постоянно носили с собой и прозвали «кавкой», потому что по-сибирски «кашлять» – «кавкать». А «язевый лоб» – «дурак». Бама почему-то это выражение не употребляла. Иван решительно отказался ходить по селу с подушкой. Но разве Таню переспоришь? Пожала плечами: они сами будут таскать думку по очереди, по-сестрински или по справедливости, если он, Иван, – язевый лоб.

Дядя Кондрат, участковый, приглашенный принимать клад, почесал затылок и сказал, что он не уполномочен, однако сопроводит клад и деда Максима, как нашедшего клад, в Омск. А также составит опись содержимого ящика, «чтобы не пропало чего-нибудь из госимущества». При этом участковый выразительно посмотрел на Соню, удивительно точно определив в ней человека, легкомысленно относящегося к уголовной ответственности. Поняв, что он собирается описывать каждую вещь, посылать в школу в кабинет физики за весами, чтобы взвешивать золото, девушки попытались улизнуть, но их не отпустили как свидетельниц. Тогда Маня предложила просто опечатать ящик. Дядя Кондрат обрадовался этой идее больше, чем сами свидетельницы. Он велел принести клея и побольше нарезать белых полосок от полей газет, писал на них: «Не вскрывать! Ответственность по статье…» Номер статьи он не помнил, Маня подсказала: статья 148 Гражданского кодекса РСФСР от 1964 года. Участковый писал медленно, с особым, как казалось, удовольствием выводил: «Карается лишением свободы от 5 до 15 лет», указывал свою должность и кудряво расписывался. Соня пробурчала, что проще было бы нарисовать черепа с костями.