Наталья Нестерова - Жребий праведных грешниц [сборник litres]

Поскольку хозяева хранили странное молчание, Сонятаняманя включили свое трехголосое радио. Причем Соня и Маня, уже имевшие опыт общения (в коридоре фельдшерско-акушерского пункта) с местным пиплом, отдувались первыми, Таня подключилась в середине радиопостановки.

– Приятно познакомиться!

– Извините, что мы в таком виде!

– Мы поражены вашей изумительной природой.

– Истинно сибирской.

– Включая комаров.

– Вы не волнуйтесь: у Ивана вывих плеча вправлен и сломалось только два ребра.

– Потому что мы попали в аварию.

– Жить без приключений нам никак нельзя.

– Бама… в смысле бабушка Марфа, передает вам большой привет.

– Также гостинцы, которые в чемодане.

– Можно, мы помоемся? – пропищала Маня, сообразившая, что их выступление вгоняет публику в еще большее недоумение.

– Где-нибудь? – молитвенно сложила руки Соня.

– Ну и девки! – расхохотался дед Максим, тряся плечами и прикуривая папиросу.

На памяти Ивана дед так щедро, просто и открыто никогда не смеялся.

– Конечно! – встрепенулась мама Ивана. – Добро пожаловать! Пойдемте, касаточки, я вас до бани провожу.

У них безвозвратно сгинули замечательные комбинашки, но имелись халататики – фривольные, Соней сшитые, едва прикрывающие попы.

Галина Степановна, придя их встречать после бани, с сердечной жалостью предложила:

– Давайте я вам принесу нижние рубахи?

– В каком смысле «нижние»? – спросила Маня и заработала тычок от Тани.

– Мы были бы очень признательны, – сказала Таня и лягнула Соню.

– Большое спасибо! – проблеяла Соня. – Вы очень любезны.

Они сидели за столом, ужинали, в обалденных костюмах – как для свиты Ведьмы в исполнении Наталии Варлей из фильма «Вий». Белые балахоны с завязками на шее, подсыхающие волосы распущены – пугайся не хочу. Пугаться у зрителей вряд ли получилось бы, потому что у ведьмочек был завидный аппетит. Кто жадно ест, напугать не способен.

– Очень вкусно! – говорила Таня маме Ивана, менявшей блюда.

– Я думала, бабушку Марфу переплюнуть невозможно, – обгладывала бараньи ребрышки Маня. – Бама оторвалась от корней.

– У меня генетическая склонность к полноте, – с набитым ртом говорила Соня. – Мне необходима диета. Уберите эти шанежки! Куда вы их уносите? Я еще парочку возьму.

Дед Максим курил и смотрел на Таню. Не таясь. Он старый, ему можно таращиться, ему везет. Иван изредка на Таню посматривал, обводя взглядом присутствующих, как бы проверяя диспозицию. Отец давно ушел спать, ему с рассветом на работу. Мама хлопотала, сновала из кути к столу, от стола к кути. Дед Максим на Таню любовался. Бабка Акулина – груда жира с клокочущей злостью – это проблема. Молчит, за весь вечер слова не молвила. Она должна быть в центре внимания, все обязаны слушать про ее болезни и ударные успехи на посту председателя колхоза. Копит гной. Когда выплеснет, испугает, отравит этих смешных девчонок.

– Извините, – Таня повернулась к деду Максиму, – вы на меня так смотрите. Почему?

Она спросила без кокетства, с детским недоумением.

– Любуюсь. Очень ты на свою бабушку похожа. На Нюраню.

Между Таней и дедом Максимом сидела бабка Акулина и все прекрасно слышала.

Иван поднялся, обошел стол. У бабки Акулины ноздри напряглись и щеки задергались: сейчас хавло раскроет.

– Бабуль, – обнял ее со спины Иван и наклонился к уху. – Ты ж помнишь? Я тебя давно, мальцом, предупреждал! Не надо сейчас выступлений. Будет завтра и послезавтра. Ишши момент. Я тебя в глубине души очень люблю. Особенно за финские лыжи. А подаришь мне фирменные джинсы? Брюки такие. Они у омской фарцы, у спекулянтов, сто двадцать рублей стоят.

– Скока-скока? – задохнулась бабка Акулина, повернулась и уставилась на Ивана. – У меня пенсия тридцать пять рублей.

– За любовь надо платить, – поцеловал ее в макушку Иван. – Наличными.

Вечер не будет испорчен. У бабки Акулины от возмущения нынешними ценами желчь свернулась.

Девушкам выделили самую большую кровать – семейную, отца и матери, которые перебрались в присенную комнату, еще два дня назад – кладовку, спешно разобранную. Девушки, конечно, не оценили жертвы. Они понятия не имели, что муж и жена свою постель не уступают никогда, даже архиерею. Дед Максим, распоряжавшийся, был главнее всех иерархов церкви.

Девушкам было забавно: трое на одной, в общем-то неширокой постели. Маня и Соня уплелись и рухнули.

Таня задержалась:

– Галина Степановна, позвольте, я вам помогу помыть посуду?

– Что ты, милая! Сама управлюсь. Иди отдыхай, ведь умаялась.

– Вы тарелки вытираете или оставляете сушиться? Каким полотенцем вытирать? Мы бабушке никак не можем доказать, что чистые тарелки надо складывать пирамидой, стекать. Так современно. Уже есть, тетя Настя рассказывала, специальные подставки для сушки чистой посуды.

– Тетя Настя чья будет?

– Жена дяди Степана, сына бабушки Марфы. У них есть сын Илья – наш кумир в детстве. А нас троих Бама – мы ее так сокращенно зовем, от «бабушка Марфа», – взро́стила и воспитала вместе с дедушкой Сашей. Он обалденный, очень умный и жуткий диссидент, сейчас мемуары пишет. Куда миски ставить?

– В горке по твоей левой руке полочки, видишь? Бабушка троих девок-сироток поднимала?

– Мы не сиротки в полном смысле слова. Ложки и вилки в этот лоток? Первой была я с трехмесячного возраста…

Галина Степановна пришла в кладовку, где развалился и храпел на перьевом матрасе, брошенном поверх сена, муж.

Перевернула его на бок, откатила к стенке:

– Двиньсь!

– Уже вставать? Вроде тёмно, – бормотал муж.

– Дрыхни, терпивец! – устроилась рядом. – Вот же-шь на судьбу плачемся! Такие мы разнесчастные! Свекруха заела, все жилы вытянула, всю кровушку выпила…

– Не понял, – продираясь сквозь дрему, спросил муж, – ты кому жалуешься?

– Никому, спи! Я сама с собой. Жалуемся, а самие легко устроились. При одном-то сыне-герое, а Бама троих девок подняла. Да каких девок! Татьянка-то! Ох, хороша! Хоть иди и удави собственными руками эту бровастую Катьку!

– Сам удавлю, – бормотал муж, – только дай еще поспать, хоть минутку.

Татьяна с беспробудно спящими, уставшими до чертиков сестрами не церемонилась: перекатила их к стенке, впечатала грудь одной в спину другой. Места осталось достаточно: на спине развалиться, в потолок смотреть и мечтать, сна-то ведь нет даже на горизонте сознания. О чем мечтать?

У него потрясающие плечи, спина, атлетические руки и ноги. И линия позвоночника, если смотреть на него сзади, она смотрела сзади, когда в аэропорту он подхватил их вещи и нес к машине, эта линия: хребет – от мощной шеи до узкого таза – как ствол дуба… Не будем превращаться в фанатичных анатомов! Есть лицо. Его лицо. Глаза. Какого цвета? Глупая, не запомнила. Какая разница? На таком лице можно иметь глаза даже розового цвета. Розового – это слишком, захихикала Таня. Она бодрствует, а Соня с Маней дрыхнут. Не по-сестрински, несправедливо. У них была присказка, когда требовалось что делить: «Как? По-сестрински или справедливо?»