Агаси Айвазян - Треугольник

И Мисак почувствовал, как он беспомощен.

Воздух потрескивал от мороза. Изо рта у людей шел пар. И люди двигались. Что-то смешное было в них.

День был ясный. И очертания людей виделись особенно ясно, четко, как в детских книжках, которые Мисак видел давно, очень давно.

И словно заново началась жизнь — Мисак увидел свое детство, и детство своего отца, и детство деда, и их предков. Потом все они стали отцами, а он — маленьким ребенком, но ребенком с седыми волосами, старчески съежившимся, растерянным, усталым сердцем.

Возле пивной будки стояли люди. Один из тех, кто был в начале очереди, выпил пиво, обтер губы, обернулся, и… Мисак увидел Аво.

Мисак обомлел, с места не смог сдвинуться. Аво шел прямо на него. Потом он поднял голову и увидел отца.

Вырос Аво, усы отпустил. У него было мужественное скуластое лицо. Мисак вспомнил — такие же скулы были у его деда.

Аво все расспрашивал, расспрашивал отца — лишь бы отец не задавал ему вопросов. Но Мисак ни о чем и не спрашивал, просто рад был тому, что не будет уж так одинок в своем одиночестве.

— Как ты разыскал меня, отец? — спросил Аво. — Наверное, через Гастрольбюро?

Мисак в ответ покачивал головой, и взгляд его был чистым, спокойным. Он видел убежденность Аво в том, что отец ради сына проделал такой долгий путь, и стыдно было ему, что на самом деле это не так, что здесь он ради себя…

И снова затосковало сердце Мисака.

Долго шагали они по снегу. Сын смотрел на ноги отца, отец — на ноги сына.

— Пойдем к нам… — сказал Аво, но, заметив в глазах отца колебание, сразу же согласился с ним: — Правда, комнаты у нас пока нет… Живем у свояченицы. Но скоро получим.

Потом Аво сказал:

— Зря ты приехал, отец. Не вернусь я домой. Поздно…

Мисак не хотел говорить об этом. Он был один на один со своим горем, а сын казался ему таким счастливым.

— А я вернусь, — пробормотал Мисак.

— Ну, конечно, — улыбнулся Аво, — что же еще ты должен делать…

И Аво почувствовал облегчение при мысли, что все разрешилось так легко.

— Кем ты сейчас работаешь? Опять униформистом? — после долгого молчания спросил Мисак.

— Нет, что ты!.. У меня собственный номер! — оживился Аво. А Мисаку показалось, что оживление это наигранное.

Аво вытащил из кармана вчетверо сложенную афишу, раскрыл ее, отошел от отца, вытянул ее в руках, как матадор… На фоне снега афиша казалась еще более яркой.

«2-Авогадро-2» — было написано на ней.

И Мисак подумал о том, что он сам создал эту афишу еще в те дни, когда выбирал своему сыну имя, и мысль эта была для него как открытие.

Это был небольшой летний клуб — плохо отапливаемая деревянная постройка барачного типа.

Возле сцены сидел небольшой духовой оркестр, игравший невпопад, сбивчиво.

В зале было мало народу, и Мисак уселся в первом ряду. Зрители были в пальто, и Мисак испытывал чувство неловкости, когда на сцене появились полуголые артисты. Как только они заканчивали номер, парень, стоявший в углу, накидывал им на плечи пальто.

Наконец появились Авогадро и его жена. На полуобнаженном теле Аво была одежда, украшенная цветным стеклярусом, и он весь сверкал, переливался. Жена его была худощава и мускулиста, как мужчина. Лет ей было сорок пять.

Аво установил у себя на лбу стул. Жена ловко вскочила ему на плечи, села на стул, Аво стал ходить по сцене. Голова его вошла в плечи, жилы вздулись, напряглись…

Мисак возвращался домой.

Какой увидит он дверь своего дома — опять накрест заколоченной? Неужели за эти два месяца опять разбрелась его семья?

Эта мысль подгоняла Мисака… Снова собрать их всех, снова лелеять их, заботиться о них — иного выхода не было. Поставить всех на ноги, чтобы жили они, чтобы было у них потомство…

На вокзале играла музыка. Встречали какую-то делегацию. С трудом выбравшись из толпы, Мисак направился домой. На улице, в киоске, купил туфли для Билика, брючки для Самвела и еще много всякой всячины.

Мисак дошел до площади, вымощенной булыжником, огляделся. Защемило сердце. Много мыслей пронеслось в голове.

Он шагал по площади, и от нетерпения ноги его подгибались. И сердце захлестывалось радостью. Оттого, что снова он идет к своей семьей. И от радости дрожали руки, и какая-то очень странная тоска поднималась от сердца к горлу.

Мисак смотрел на окна, взглядом искал знакомых, чтобы поздороваться.

— Мисак? — услышал он вдруг за спиной.

Обернулся…

— Аджан?.. — еле вымолвил Мисак.

Бетонированная полоса. Ту-104. Взлет. Самолет взмывает вверх. На крыльях — солнце, а внутри — люди. Одно из ста мест мое. Об этом свидетельствует находящийся у меня в кармане билет величиной с носовой платок, на котором написана моя фамилия.

Блаженно откидываюсь на кресле, оглядываю салон, смотрю вниз, на землю. Я горд, что и у меня есть место в этом замечательном самолете выше облаков, у самой кромки солнца, и еще есть место там, внизу…

На этом маленьком шарике, от которого я попробовал ненадолго оторваться, есть краешек каменистой земли, которая была моей еще до моего рождения, моей останется и после смерти, Вернуть билет на этот краешек невозможно, бессмысленно… Оттуда меня подняли и везут показать Восток. Я всегда могу выйти, осмотреться вокруг, поглядеть на других и вернуться.

Бетонированная полоса. Самолет идет на посадку. Ташкент. Гостиница из бетона и стекла. В гостинице нет мест. Чемоданы. Носильщики, Экспрессы. Бездомные, вернее, безгостиничные гости.

Рядом с гостиницей строится новое здание.

Швейцар, узбек с наивосточнейшими усами и в наиевропейской классической униформе швейцара, утешает:

— В будущем году достроят… это гостиница… Милости просим…

Я счастлив. Меня всегда радует завтра.

Наверху синее, тысячелетнее, древнее-предревнее небо, под ним — тысячелетняя, древняя-предревняя земля. На ней двое…

— Вы тоже без места?

— Тоже…

— Дайте ваш чемодан… помогу.

— По-моему, вы больше нуждаетесь в помощи. У меня свободна одна рука. Давайте ваше ружье.

— Это мольберт.

— Вы художник?

— Да… Студент второго курса. Как вас звать?

— Маро.

— Очень рад… Меня…

— Ой, что вы делаете!.. Наверное, раздавили краски… Можно знакомиться и без рукопожатия.

— Уже два часа.

— Не люблю, когда смотрят на часы. Вы что, недавно купили их?

— Да нет. Просто так…

— Двадцать минут третьего.

— Накрапывает…

— Небо-то чистое… Скоро пройдет.

— Видно, придется зайти в вашу гостиницу.

— Уже светает… Я провожу вас.

— Куда?..

— На Восток…

— А ваши дела?

— Я турист… Я хочу увидеть Восток… и вас… А вы?

— Я должна навестить подружку в Бухаре и родственников в Самарканде…