Агаси Айвазян - Треугольник

Я смотрю на Маро, и она кажется мне очень родной, родной и беспомощной.

— Пошли… Здесь шумно, а люди спокойны, они двигаются, танцуют, а все же спокойны… Разве это радость?..

Я целую волосы Маро. Она шаловливо смотрит на меня.

Руки у нас мокрые, ноги тоже…

Мы с Маро сидим на траве. Я рассказываю ей про Сирано де Бержерака. Описываю невиданную, полную страданий любовь Сирано, его безобразную внешность. Потом Маро кончиком длинного стебля щекочет мне шею… Затем я целую ее… Затем снова идет дождь… Журчащий, светлый дождь. Сначала мы прячемся под первым попавшимся деревом… Дождь усиливается, и мы сдаемся ему… На, хлещи, мочи, ласкай!.. Мы твои!

Дождь перестает лить, и мы, совершенно промокшие, направляемся в город. Темнеет. Вдали видны огни, а перед нами узкое, блестящее от воды шоссе. Волосы Маро липнут к щекам… Я обнимаю ее за плечи» дотрагиваюсь до мокрых щек, глаз, бровей, губ… Она целует мою руку… Я боюсь выказать свое отношение к этому поцелую. Делаю вид, будто в этом нет ничего необычного… А сердце сжимается.

Слышно кваканье лягушек. Они пересекают дорогу перед нами.

Я не могу думать ни о чем больше. Я не имею права думать. Я вижу, как теперь нужен Маро. И вдруг я понимаю: ничто не сможет разлучить нас.

Сзади нас освещают фары. Оборачиваемся. Маленький «Запорожец» быстро приближается, обгоняет нас, обдав грязью.

Смотрю на запачканное лицо Маро, на ее платье, смешно пытаюсь смахнуть грязь рукой, улыбаюсь. Обнимаю ее. Голова ее где-то ниже моего подбородка. Я обнимаю ее мокрую спину. Мы идем дальше, грязные, мокрые, усталые…

Чувствую, что я сейчас необычно искренен с Маро, быть может, впервые.

— Отсюда поедем прямо домой…

— В Карабах? — спрашивает Маро.

— Все равно, в Армению… Построим хороший домик с аистами на крыше, с мастерской… И будем жить долго-долго!..

— И никогда не уедем оттуда?..

— Никогда, что бы ни случилось… Никуда не уедем… В нашем доме будут твои портреты — много-много… Портреты наших детей, наших дедов… Будут приезжать туристы из других стран и смотреть наш домик, мои картины…

Шоссе переходит в городской проспект.

На улице редкие прохожие. Они с недоумением оглядывают нашу грязную одежду и, вероятно, думают бог знает что…

Уже поздняя ночь… Я провожаю Маро в гостиницу. Выхожу на площадь. Стоит такси. Случай тоже любит шутки. Сажусь.

— В гостиницу напротив, — говорю я удивленному водителю.

Теперь начинается совершенно новый день. Утро. Маро еще спит. Но она со мной. И я не чувствую себя одиноким. Я шатаюсь с мольбертом за плечами и с палитрой в руке. Сегодня все вокруг меня обрело яркий, необычный оттенок, мне хочется рисовать. Краски словно исходят из моего существа. Вместо слов рот мой наполняется красками. Краски — любовь, краски — удивление, краски — полет, краски — самопожертвование, краски — человек, краски — сердце…

Устраиваюсь рядом с чайханой. На коврах, поджав под себя ноги, сидят таджики. Лица у них выразительные, живые, движения медлительны.

Рядом с чайханой арык, от которого пахнет чаем. Смотрю, течет почти что чай, зеленый, дымящийся… С потолка свисает клетка, в ней удод…

Первые мазки на холсте. Подходит какой-то таджик.

— Пожалуйста, отведайте, — просит он и ставит рядом со мной большую пиалу с чаем.

— Здорово, земляк, — говорит другой по-армянски.

Армянин небольшого роста, со смеющимися глазами, под носом кусочек щетины. Обнимает меня.

— Когда приехал?

— Сейчас.

— Работать?

— Нет.

— Жить?

— Гулять и немного рисовать, — объясняю я, и опять рот мой наполняется красками. Хочу сказать ему: гогеновская желтая, синяя Пикассо, цвет пламени Сарьяна.

— Ищу квартиру, — вместо этого говорю я.

— Найдем, это пустяки… Пойдем выпьем бутылочку вина, — тянет он меня за рукав.

— Погодите, соберу все это.

Идем вдвоем по улице.

К нам подходит еще один армянин.

— Нерсес! — категорически объявляет он и жмет мне руку. — Я карабахский, знаешь Карабах, наш старый Сюник?..

— Знаю, — бормочу я.

— Ничего ты не знаешь… Карабах, понимаешь?! Я человека распознаю раньше, чем он откроет рот. Не пытайся обмануть меня!

Они выводят меня на главную улицу. Нерсес замечает кого-то в троллейбусе и поднимает руку.

Троллейбус резко останавливается.

— Здорово, Лаврент, — говорит Нерсес водителю. — Где бы найти комнату для нашего земляка? Прибыл на три месяца из Еревана.

Лаврент радостно протягивает мне из кабины руку.

— Когда приехал, как в Ереване?

И показывает свои крупные зубы.

Рядом с троллейбусом останавливается автобус.

— Послушай, Лаврент… Что случилось? — спрашивает водитель.

Лаврент показывает на меня.

— Приехал из Еревана… Надо найти ему комнату.

Я начинаю рассказывать: «Желтая Гогена, синяя Пикассо, пламенная Сарьяна».

Чуть погодя останавливается троллейбус, идущий с противоположной стороны.

— Ребята, что тут стряслось? — спрашивает новый водитель и тоже по-армянски.

— Приехал из Еревана, нужно найти ему комнату.

Водитель выскакивает из кабины.

— Когда приехал?.. Как в Ереване?..

На улице образовалась пробка. Сигналят машины, ропщут пассажиры.

— Почему не едем? — кричит высокая женщина.

— Земляки встретились, — улыбается молодой таджик. — Пусть поговорят, ничего…

— У нас пустой вагон, — говорит Гаго. — Давай вселяйся, живи сколько хочешь, платить не надо…

— Какой вагон? — удивляюсь я. — Настоящий вагон?

— Настоящий… Скорый!.. — говорит Гаго, и ребята смеются.

На пригорке выстроились в несколько рядов вагоны, колеса глубоко сидят в земле. На окнах занавески, как в настоящих домах.

В однообразии этих вагонов есть какая-то жалкая наивность, что-то детское.

Неподвижные вагоны…

Мы с Маро устроились в одном из вагонов, принадлежащих автобусному парку.

На нашем вагоне и в самом деле написано: «Скорый». В вагоне стоит кровать, ребята притащили откуда-то.

Вагоны разные, повидавшие свет. Таблички: «Москва — Андижан», «Ташкент — Душанбе» и даже «Варшава — Петроградъ».

На вагоне, где живут водители — Гаго, Лаврент, Нерсес, кто-то начертал: «Джандам-Джандам» [13] Из ада в ад. . Может быть, это шутка, а может быть, страничка из их биографии. Вагон чистый, устроенный. На стенах обложки журнала «Экран». Аккордеон, гитара, бутылки…

В соседнем вагоне живут девушки с суконной фабрики.

Из окна нашего с Маро вагона видны все остальные. Я смотрю на эти изношенные, усталые от долгих дорог вагоны и представляю себе большущий поезд, армянский поезд, от которого оторвались, рассеялись по миру эти вагоны — один здесь, другой в Бейруте, третий в Париже, четвертый в Фрезно…