Карлос Сафон - Лабиринт призраков

Узкий туннель, вырубленный в скале, тянулся под землю под углом в сорок пять градусов. Лестница с разнокалиберными ступенями терялась в темноте. Внезапно дробный стук стих. Алисия продвинулась к первой ступеньке и напрягла слух. Ей почудилось, будто она различила шелестящее дыхание. Направив ствол револьвера в темноту, она сошла вниз еще на одну ступень.

Сбоку на крюке висел длинный предмет. Фонарь. Алисия сняла его и зажгла, покрутив ручку. Яркий луч света пронзил густую влажную темноту, заполнявшую колодец.

– Эндайа? Это вы? Не бросайте меня тут…

Голос исходил со дна шахты. Сиплый, надтреснутый, он мало напоминал человеческий. Осторожно ступая, Алисия спустилась в подвал и в конце лестницы увидела решетку. Подняв фонарь, она осветила внутренности подземелья и похолодела, осознав, что именно предстало ее глазам.

Существо напоминало раненое животное, покрытое слоем грязи и заскорузлыми лохмотьями. Сальные волосы, свивавшиеся колечками, и длинная борода закрывали пожелтевшее исцарапанное лицо. Существо доползло до решетки и умоляюще протянуло руку. Алисия опустила оружие и ошеломленно смотрела на пленника. Он просунул сквозь прутья другую руку, и Алисия заметила, что у него не хватает кисти. Она была варварски ампутирована на уровне запястья, и обрубок покрывала засохшая смола. Кожа на предплечье имела тревожный лиловый оттенок. Алисия с трудом подавила тошноту и приблизилась к решетке.

– Вальс? – тихо спросила она. – Вы Маурисио Вальс?

Пленник открыл рот, будто собираясь что-то сказать, но с его губ сорвался лишь леденящий душу стон. Алисия осмотрела запоры камеры. Толстую цепь, обмотанную вокруг прутьев решетки, запирал кованый железный замок. Сквозь стены она услышала отголоски шагов и сообразила, что времени у нее очень мало. В глазах Вальса, смотревшего на нее из-за решетки, мелькало отчаяние. Алисия понимала, что ей не удастся освободить его. И хотя сбить замок выстрелами, наверное, не составило бы труда, она не сомневалась, что Эндайа предусмотрительно выставил в доме охрану, двоих или троих человек, не менее. Она была вынуждена оставить пока Вальса в камере и отправиться за Варгасом. Пленник словно прочитал ее мысли. Вытянув руку, он попытался схватить Алисию, но силы его подвели.

– Не бросайте меня тут, – сказал он тоном, в котором сквозь мольбу проскальзывали приказные нотки.

– Я вернусь с подкреплением, – пробормотала Алисия.

– Нет!

Она взяла Вальса за руку, преодолев отвращение, которое вызвало прикосновение к грязному мешку с костями, брошенному кем-то гнить заживо в мерзкой дыре.

– Необходимо, чтобы вы никому не рассказывали о том, что я была здесь.

– Если ты намереваешься уйти, бесстыжая дрянь, я закричу, и тебя посадят за решетку вместе со мной! – пригрозил Вальс.

Алисия пристально посмотрела ему в лицо, и на мгновение ей показалось, что она увидела истинного Вальса, хотя от него мало что осталось в этом живом трупе.

– Если вы так поступите, то никогда больше не увидите свою дочь.

Лицо Вальса исказилось, ярость и безысходность исчезли.

– Я обещала Мерседес найти вас, – произнесла Алисия.

– Дочь жива?

Она кивнула.

Вальс уткнулся лбом в железные прутья и заплакал.

– Не дайте ее найти и причинить зло, – взмолился он.

– Кто? Кто желает зла Мерседес?

– Пожалуйста…

Алисия снова услышала шаги над головой и замерла. Вальс бросил на нее последний взгляд, исполненный смирения и надежды.

– Бегите, – простонал он.

Фернандито напряженно смотрел на дверцу, медленно закрывавшуюся под напором ветра. Тьма вокруг него сгущалась. Силуэты манекенов и стеклянные витрины растворялись во мраке. Когда дверной проем сузился до тонкой сероватой полоски света, Фернандито глубоко вздохнул и напомнил себе, что выследил логово мерзавца с определенной целью. Алисия могла положиться на него. Стиснув рукоять револьвера, он повернулся лицом к затененному коридору, исчезавшему в глубине мастерской.

– Мне не страшно, – прошептал он.

Легкий шум потревожил слух. Фернандито мог поклясться, что услышал детский смех. Почти рядом. Всего в нескольких метрах от того места, где он стоял. В темноте зашуршали быстро приближавшиеся шаги, и его охватила паника. Фернандито вскинул оружие и нажал на спусковой крючок, плохо соображая, что и зачем он делает. От оглушительного грохота едва не лопнули барабанные перепонки, а руки подбросило вверх, будто его ударили молотком по запястьям. Флуоресцентная вспышка на долю секунды осветила коридор, и Фернандито увидел противника. Убийца приближался к нему с ножом на изготовку: глаза горели, а лицо скрывало нечто вроде маски из кожи.

Фернандито выстрелил снова и снова, и стрелял до тех пор, пока револьвер не выскользнул из рук. Он опрокинулся на спину. Ему померещилось, будто демоническое создание, которое подкрадывалось во мраке, уже стоит около него, и он, не успев перевести дух, почувствует леденящее прикосновение стали. Фернандито проворно отполз назад. Поднявшись, бросился к дверце, распахнул ее одним ударом и вывалился, упав ничком, на мокрую мостовую. Он вскочил и, не оглядываясь, пустился бежать, словно за ним черти гнались.

Все называли его Берналем. Этот человек имел другое имя, но не считал нужным никого поправлять. Поступив в распоряжение Эндайа, он провел несколько дней в особняке, от которого волосы вставали дыбом, и успел увидеть достаточно. Вполне хватило, чтобы понять: чем меньше приезжий палач со своей четверкой мясников знают о нем, тем лучше. Ему оставалось около двух месяцев до выхода в отставку с нищенской пенсией – в благодарность за целую жизнь, отданную службе в Верховном корпусе полиции. Учитывая масштабы чудовищного фарса, больше всего Берналь мечтал умереть в одиночестве и забвении в темной и сырой комнатенке в захудалом пансионе на улице Хоакина Косты. Он предпочитал скорее сдохнуть, как старая шлюха, чем рядиться в одежды героя и принимать почести от резвых красавчиков, каких присылали из правительства. Новые центурионы были скроены по одному лекалу и изъявляли готовность очистить улицы Барселоны от неудачников и рядовых «красных», людей, которые едва смели поднять голову после того, как полжизни провели в бегах или в тюремных камерах, переполненных как пчелиные соты. Бывают времена, когда честнее умереть в забвении, чем жить в лучах славы.

Мнимый Берналь, погруженный в невеселые мысли, открыл дверь в кухню. Эндайа требовал, чтобы караульные регулярно совершали обход дома, и он точно следовал приказу. Он был настоящим профессионалом. Сделав всего три шага, понял, что дело неладно. Дуновение влажного ветра коснулось его лица. Берналь посмотрел в дальний конец кухни. Вспышка молнии озарила острый оскал разбитого стекла. Он подошел ближе к окну и опустился на колени, разглядывая россыпь осколков под подоконником. В пыли отпечатались следы. Легкие шаги, крошечного размера подошва и сопутствующая вмятина от тонкого каблука. Женщина. Берналь проанализировал имевшиеся в распоряжении факты. Поднявшись, он направился в чулан. Нажав на панель в глубине кладовки, открыл вход в туннель и начал спускаться по лестнице, но счел за благо остановиться, почуяв усиливавшийся смрад, доносившийся со дна подземелья. Берналь вернулся и собирался закрыть панель, но тут взгляд его задержался на фонаре, висевшем на крючке. Фонарь слабо покачивался. Полицейский закрыл дверь и вернулся в кухню. Бегло осмотрев ее, он ногой стер следы женских туфель в пыли и откинул осколки стекла подальше, в темный угол. Он не собирался совершать глупость, лично докладывая Эндайа, когда тот снова явится, что в доме побывали нежданные гости. Недавно один несчастный, рискнувший сообщить Эндайа дурные вести, остался со сломанной челюстью. А ведь тот человек принадлежал к числу доверенных помощников капитана. С ним же тем более церемониться не станут. Если повезет, через семь недель ему вручат медальку, которую Берналь планировал заложить, чтобы оплатить услуги первоклассной проститутки, дабы достойно попрощаться с земными удовольствиями. А потом, при условии что он переживет критический момент перехода из одного состояния в другое, его ждали годы старости, серые и унылые. Он надеялся, что ему хватит времени забыть все, что происходило на его глазах в последние дни в Эль-Пинаре, и заставить себя поверить, будто к мерзостям, совершенным во имя долга, приложил руку некий Берналь, а сам он вроде бы ни при чем.