Моника Хессе - Девушка в голубом пальто

– Нацисты сразу же обнаружат камеру, – сокрушается Мина. – Как только коляска попадет в пересыльный лагерь. И тогда они найдут нас всех.

Олли недоумевает, так как никогда не слышал о камере и понятия не имеет, о чем идет речь. Но я понимаю. Несколько минут назад, когда мы увидели на фотографии Мириам, Олли сказал, что ничего не изменилось. Он ошибался. Изменилось всё.

– Что же нам делать? – в пятый раз спрашивает Санне, и снова ни у кого нет ответа.

Олли промчался по городу на велосипеде, чтобы собрать всех в доме фру де Врис. Сначала он заехал к себе, но оказалось, что Виллем уже ушел на занятия. Затем он отправился к Лео. Тот обещал зайти за Санне и вместе с ней прибыть сюда. Теперь все в сборе, кроме Виллема и Юдит. Она знает о театре больше других, но никогда не сможет прийти на собрание.

– Просто не могу поверить, что ты так глупа! – рычит Лео на Мину. – Я понятия не имел, что ты фотографируешь. Мы пытаемся спасти жизни, а ты порхаешь с камерой! А я предупреждал, что она слишком юная.

– Не кричи на нее, – одергивает его Олли. – И вообще прекрати орать.

Он многозначительно кивает в сторону закрытой двери кабинета. Фру де Врис в ярости от того, что мы здесь собрались. Она стоит у окна неподвижно. А еще она пригрозила, что немедленно выдворит нас, если услышит шум из кабинета.

– Лео, это уже произошло! Правильно? – вмешивается в беседу Санне. – Ничего нельзя изменить. Сейчас нужно решить, что делать.

– Давайте это обдумаем, – говорит Олли. – Может быть, никто не обнаружит камеру. Мина месяцами фотографировала, а волонтеры в яслях понятия об этом не имели. Может быть, обойдется?

Мина с несчастным видом опускает голову.

– Ты же знаешь, что не обойдется. Когда арестованные прибывают в пересыльный лагерь, обыскивают личные вещи каждого. Иногда люди пытаются зашить драгоценности в пальто или в чемоданы. Охранники раздерут коляску по швам, и тогда…

Мы все знаем, что тогда случится. Фотографии участников Сопротивления, тайных убежищ, спасенных детей…

– Но откуда ты знаешь, что коляска прибудет на станцию? – спрашивает Санне. – Когда кого-нибудь вызывают для отправки, обычно разрешается брать с собой всего один чемодан на человека. С какой стати охранникам позволять еще и коляску? Может быть, ее просто оставят в театре.

– А разве это лучше? – отрезает Лео. – Ты думаешь, там не обнаружат камеру?

– Я не говорю, что это лучше, – отвечает Санне. – Просто мы не знаем наверняка, что коляску будут обыскивать. Неизвестно, когда это случится. Мы даже не знаем наверняка, отправят ли всех детей с этой партией. Обычно отправляют в том порядке, в каком прибывают арестованные – а иногда нет. Можем ли мы каким-то образом пробраться в театр?

Олли качает головой.

– Они знают всех, кто там работает. И не станут нарушать правила, чтобы впустить новых людей. Все изменилось с тех пор, как членам совета и их семьям стали присылать извещения с приказом явиться.

– А не попросить ли нам Вальтера? – предлагает Лео. Мне известно, что Вальтер – тот человек, который надзирает за порядком в театре и помогает подделывать документы для детей в яслях.

Олли решительно возражает:

– Нет! Это не входит в задачи Сопротивления. Мы не станем втягивать в это дело Вальтера. Раз мы сами напортили, то должны все исправить своими силами.

– Коляску обязательно возьмут на вокзал, – сокрушается Мина. – Я знаю это. Они никогда не оставляют вещи в театре. В Шоубурге слишком тесно, и туда стараются втиснуть побольше людей. Коляска отправится на станцию, уж поверьте мне.

Санне морщится, потом делает глубокий вдох:

– Хорошо. Значит, нам нужно вернуть камеру не в театре. Мы должны забрать ее, когда колонна арестантов покинет театр. По пути на вокзал. И это надо сделать незаметно, чтобы никто нас не увидел. Правильно?

– Нам придется задержаться на улице после комендантского часа, – говорит Лео. – Поэтому понадобятся особые бумаги.

– Или маскировка, – добавляет Санне. – Лучше всего форма гестапо. Какого-нибудь высокого чина. Тогда можно будет ходить по городу после комендантского часа, не опасаясь быть задержанными.

– Нам негде взять такую форму, – отрезает Олли. – Но если раздобыть, план мог бы сработать. Другие группы Сопротивления похищали немецкую форму для своих операций. Чтобы достать форму, нам понадобилась бы еще одна секретная операция. Нет, у нас нет на это времени: осталось всего два дня до отправки арестованных. Придумайте что-нибудь другое.

– Вы все такие глупые! – Мина качает головой. – Разумеется, есть один способ попасть в театр. Я должна там сейчас быть. Мне же нужно явиться в Шоубург для отправки. Именно так я и поступлю. Явлюсь в театр, сразу же найду камеру и уничтожу ее.

– А потом тебя отправят в лагерь, – тихо произносит Олли.

– Ну и что?

– Мина… – начинает Санне.

– Что? – У Мины дрожит голос. – Это моя вина! Лео только что сказал. И вы всегда утверждали, что миссия важнее любого из нас. Вот я и сделаю это. Пойду туда сегодня днем.

Санне открывает рот и снова закрывает. Олли опускает голову на руки. Лео не отрывает взгляда от письменного стола. Все молчат. Предложение Мины ужасно, но это лучший вариант из всех, что имеются.

Я откашливаюсь.

– Я могу раздобыть форму.

За все это время я впервые заговорила. Все поворачиваются ко мне. На моей совести столько неправильных поступков в эту войну – начиная с Баса. Я знала, что поступаю неправильно, но старалась это игнорировать.

– Мине не нужно идти в театр. Я могу помочь вам вернуть камеру. Но при этом я также хочу вызволить Мириам Родвелдт. Я не прошу вашей помощи и возьму весь риск на себя. Если меня схватят, я скажу, что действовала одна.

Никто не произносит ни слова.

– Вы говорите, что нужна немецкая форма, – продолжаю я. – Я знаю, где ее раздобыть.

Как я видела Элсбет в предпоследний раз.

Ей исполнилось восемнадцать, мне семнадцать. Баса не было в живых. К тому времени она уже познакомилась со своим солдатом. Ее мать не возражала против их отношений. Родители Элсбет поддерживали немецкую оккупацию, хотя и не открыто. Они были тайными, раболепными сторонниками.

Прошло шесть месяцев после вторжения. Мои отметки понизились. Все остальные в школе пытались со скрипом продолжать учиться, как будто все было нормально. Элсбет была единственной из друзей, с кем я виделась. Она приходила каждый день, хотя я не отрываясь смотрела на стену и молчала. Она сооружала мне разные прически, рассказывала последние сплетни или приносила забавные подарки, чтобы вызвать хоть тень улыбки. Заводная игрушка. Смешная открытка. Помада уродливого кораллового цвета. Элсбет размазывала ее вокруг рта и с гордым видом расхаживала по комнате. А потом, выпятив губы, требовала, чтобы я ее поцеловала.