Сара Бергман - Съевшие яблоко

— Лиза! — он вспыхнул и повысил голос. Руки его затряслись от негодования. — Ты что себе позволяешь?! Ты как себя ведешь?! — и с угрозой бросил, — в понедельник из соц опеки придут!

— И че? — она облокотилась о тумбочку, сжимая ее край худыми ободранными пальцами.

— Посмотреть на квартиру, как вы живете, — и невольно снова повысил голос, — а тут такое! Ты бы хоть в комнате прибралась.

Она снова зыркнула. На этот раз удивленно.

— Зачем?

— Что значит зачем… — профессор даже растерялся, — чтобы впечатление благоприятное произвести…

И тут в Лизе произошла неожиданная неприятная перемена — она вдруг развеселилась.

Профессор впервые за полгода увидел как она улыбается. Криво, неприязненно и насмешливо.

— Тебя проверять будут, нам-то что.

И подняла колкий как шило взгляд.

Денису Матвеевичу стало не по себе. На секунду профессору показалось, что она видит все то отвращение, которое переполняет его душу. И девочка будто подтвердила его ощущение, понимающе и презрительно сузив глаза:

— Да не боись, дядька, не заругают, — сжала губы, так что они почти совсем исчезли с девчачьего лица, оставив сухую полоску рта, и выплюнула, — просто скажи, что мы дерьмовые дети. Тебе ничего не будет.

Профессор пошел пятнами, высокий умный лоб его покрылся испариной. Не нашелся что сказать и выдавил самое беспомощное и неуместное:

— Не говори со мной в таком тоне, — на середине короткой фразы профессор к собственному стыду услышал, как сорвался на нервный фальцет, а ведь до того, даже читая самый сложный материал, даже защищая научные степени и выступая на конференциях ни разу ему не доводилось терять контроль над тембром своего голоса, — я тебе не ровесник! И не смей меня так называть!

Девчонка стояла в дверях кухни, по-мальчишечьи сунув руки глубоко в карманы штанов, и самим видом своим, запахом вызывала отвращение, омерзение, брезгливость. Лиза конечно чувствовала, что перегнула палку, но продолжала хорохориться, отчего ее поведение становилось все более вызывающим:

— Как? «Дедуля»? — улыбка налилась язвительностью, — а что, ты из тех, которые еще огого?

Что она имела ввиду Денис Матвеевич понял не сразу, а когда понял — вспыхнул. Мало того, что она позволяла себе говорить в неуважительном тоне с ним — человеком пожилым, с высшим образованием, с ученой степенью, уважаемым человеком в конце концов. Так она еще и хамила и рассуждала о таких вещах, о которых он сам бы постыдился, и делала это походя, запросто.

— Как ты смеешь! Ты как со мной разговариваешь?! — Денис Матвеевич почувствовал, как у него от возмущения трясутся губы. Негодующе всплеснул руками, оставив на стене длинный потек грязной пены, — ты вообще понимаешь, что у людей есть обязанности. Обязанности слышишь?! Ты должна убирать комнату, должна мыть посуду, уважать меня, учиться, водить в садик брата. Твой же брат!

Девчонка напряглась, сжала кулаки, ее лицо зло скривилось:

— Очень мне нужен этот брат. Мамаша с кем-то по-пояни поебалась, а я теперь всю жизнь, — мотнула головой в сторону спальни, — этого из садика буду забирать?!

— Лиза! Ты же о матери говоришь! — повышенный тон уже не казался профессору чем-то из ряда вон выходящим, напротив, он выходил как-то естественно, будто с ней и надо разговаривать только так. Тем более, что он отражал внутреннее негодование овладевшее Денисом Матвеевичем.

— Что «Лиза»?! — в ее голосе появились явные истерические нотки, но профессор не обладал настолько тонким чутьем, чтобы это заметить, — сделала бы аборт, все бы только рады были! Двух ублюдков родила, от бутылки не отлипая. Как я ее должна называть?!

Глаза ее горели от злости, губы были сжаты и искривлены. Девчонка вся напряглась, подалась вперед, будто нападала, не испытывая ни тени вины или раскаяния.

— Лиза… — Денис Матвеевич охнул. Мать — для него было чем-то святым, неподсудным. Само понятие казалось неприкасаемым. И как с языка такой маленькой девочки могли слетать подобные вещи его уму было непостижимо, — как… как у тебя язык только повернулся.

Она на мгновение посверлила его глазами и уставилась в пол. Злым ненавидящим взглядом, который профессор чувствовал даже если и не видел.

У него опустились руки. Денис Матвеевич устало, будто не ощущая силы в ногах опустился на табуретку, не заметив даже, что с его рук на пол стекает грязная мыльная пена. И выдохнул:

— Что ты за выродок такой… как только земля носит. Не знаю я как с тобой по человечески разговаривать. Ну вот что ты от меня хочешь?

Девчонка напряглась, судорожно втянула воздух — впрочем, профессор и на это не обратил внимания — пару секунд молчала. А потом вдруг подняла голову скривив губы в ненатуральной наигранной ухмылке, будто и не злилась вовсе, и хмыкнула:

— А ты мне на карман дай, может я и начну слушаться.

Профессор в полной растерянности поднял голову:

— Что?

А девчонка насмешливо и охотно пояснила:

— Ты че тупой. Денег дай, — она нагло скрестила руки на груди, — может тогда и брата любить буду. И в комнате приберусь.

Пораженный таким поворотом и беспринципной наглостью, Денис Матвеевич спросил бесцветным голосом:

— И сколько ты хочешь?

— Косарь, — не раздумывая ответила девчонка.

И профессор как-то вдруг, легко и без терзаний принял тот факт, что договориться с ней можно только при помощи подкупа. И других способов воздействовать или хотя бы контактировать с этой, как уже не раз мысленно говорил про себя профессор «дрянью» он не знал. И если сказать по правде, не имел ни малейшего желания их искать.

— Я дам тебе пятьсот рублей, — через силу, но непререкаемо ответил профессор.

— Пойдет, — быстро и радостно согласилась девчонка, из чего Денис Матвеевич сделал вывод, что она вообще-то и не рассчитывала что-то получить.

Профессор тяжело поднялся, вышел в прихожую, достал из портмоне купюру и вернулся в кухню.

Протянул, встретившись на мгновение с мерзким острым взглядом темных, въедливых глаз и передернулся от отвращения. Он передавал купюру, держа за край, и все равно скривился от омерзения, когда с другой стороны за нее схватились ободранные детские пальцы с обгрызанными ногтями. Будто через кусок бумаги на него могла перейти какая-то зараза.

Девчонка это почувствовала, дернула на себя купюру, боялась, что он передумает, сжала в кулаке и тут же шмыгнула за дверь детской.

И только ночью, поначалу вдохнувший с облегчением Денис Матвеевич, понял, какого дал маху. Ведь он не обговорил за что дает деньги, не сказал ведь четко — за садик, за уборку. И уже в полусне вдруг обреченно понял, что оказался обманут. И убираться, а тем более менять поведение бесстыжая девчонка не станет.