Сара Бергман - Съевшие яблоко

Ведь Елена Станиславовна сыном жила, ей было хорошо только когда она точно знала — где он, с кем он и чем занят. И разве не заслужила она каплю покоя? А если она не проконтролирует, кто знает в какую компанию попадет ее единственный сын.

Едва Елена Станиславовна, все еще кипя и пенясь, влетела во двор собственного дома, как получила последнее и самое веское доказательство собственной правоты.

Никита — ее Никита стоял у подъезда в худшей из возможных компаний.

Ребята стояли у подъезда и мерзли. Лиза теребила пачку сигарет.

— Где ночевать-то будешь? — парень сочувственно посмотрел на подружку.

Та делано небрежно повела плечами, вдернула подбородок. Но лица не повернула, так и стояла вполоборота, пряча багровый синяк на щеке. Стеснялась — хотя чего стесняться, если Никита сразу заметил. Такой не спрячешь.

Закурила, выдохнула дым в сторону. А когда ответила, то глядела не в глаза, а на стаю воронья у забора. Голос у девчонки был глухой и простуженный:

— Не знаю, домой наверное пойду.

Парень посомневался немного, а потом решился спросить:

— А вчера где ночевала?

Лиза была непривычная: притихшая. У нее не было ни сумки, ни шарфа и потому девчонка прятала синяк задирая плечи и втягивая подбородок в горловину куртки. Стояла, ссутулившись на ветру, сунув руки в карманы. И казалась маленькой как второклассница.

Никита видел, что что-то случилось. Они даже не пошли никуда, Лиза его просто до дома проводила и то молчала всю дорогу.

Только тут, уже стоя у подъезда медленно по капле рассказала. Про Саида, и про пощечину.

И про то, что дома не ночевала. Утащила брата в комнату, оделась и ушла.

— Холодно было, — девчонка зябко поежилась, шмыгнула замерзшим носом. У нее были красные, лихорадочно блестящие глаза. — У Ашота. У него жена, — замолчала на секунду, потом добавила высоко и тонко, — добрая. Не прогонит, — голос зазвенел, и Лиза тут же замолчала.

— А дядя? — парень обеспокоенно на нее глянул, — он тебя с утра видел? Лиз, ты покажись, он же, наверное, в ментуру звонил.

В такой ситуации его мать бы сошла с ума, обзвонила морги и больницы, написала заявление в полицию. Но Лиза не испытывала к дядиному беспокойству сочувствия.

— Да не звонил он никуда, — она тоскливо пожала плечами, — видел меня утром. — Бросила со злой обидой, — я пришла, он еще дома был, — и, как с оторопью понял Никита, всхлипнула, — белье выкинул с моей кровати.

Отвернувшись, она выдохнула длинную сизую струйку.

— Ночью в комнату не заходил — Янка там один сидел, — снова, уже почти не таясь, всхлипнула простуженным носом, — спать боялся. А этот дождался, когда приду, — девочка мяла в пальцах толстую вонючую сигарету без фильтра, кроша из нее коричневые хлопья табака, — не успела в комнату зайти, он за мной. — Тут Лиза заговорила быстро и ожесточенно, сквозь стиснутые зубы, — даже не посмотрел. Будто меня нет. И к кровати. — Бросила остатки сигареты в сугроб, замерзшими красными, едвашевелящимися пальцами полезла в карман за пачкой, — белье все в кучу и на кухню — в помойку.

Голос у нее был высокий и тонкий. И говорила она короткими, будто рублеными фразами, потому что не хотела, чтобы Никита заметил. Лиза плакала.

— Как ты не боялась одна ночью по улицам мотаться? — он спросил только, чтобы что-то сказать. А Лиза вдруг резко, как заведенная повернулась и вскинула на него горящие глаза. Злые, красные:

— Чего страшно-то? Что мне сделают — прирежут? — и, спрятав взгляд, глухо добавила, — прям все разрыдаются.

Помолчала, потом снова так же горячо, ожесточенно заскрежетала:

— Лучше бы правда сдохли, больно мы кому нужны такие, — тыльной стороной ладони вытерла простуженный нос, и так же быстро, тайком — прячась, провела по глазам. Никита видел, как пальцы у нее трясутся, и новая сигарета, зажатая в губах, тоже.

— А дяде-то ты что сказала? Он спрашивал где была?

Лиза затянулась, зло скривила губы. И с коротких белесых ресниц ее сорвались крупные одинокие капли. Сорвались и потекли по щекам, будто сами по себе, не имея к ней отношения:

— Щас! Спрашивал. Он только рад был. Спит и видит, чтобы мы сгинули, — и с какой-то очень взрослой усталостью вздохнула, — он нас терпеть не может. Добренький. Благодарностей ждет. Сам нас ненавидит — рожу кривит, а думает мы слепые, не замечаем. Даже Янка его боится — под кроватью прячется, не подходит.

Никита без особой уверенности пожал плечами:

— Думаешь, в детдоме лучше бы было? Может… — он замялся, — в другую семью возьмут?

Лиза резко открыла рот, будто хотела горячно ответить. Но смолчала. Подумала немного, глядя в сугроб, а потом снова жалко скривила губы:

— Какая хрен разница, — и сплюнула в снег. Она почти всегда так делала, и сигарету держала двумя пальцами — как нарочно — чтобы позлить окружающих. — Где мне хорошо-то было? — замолчала, думая о чем-то своем, и Никита не решался ее прервать, а потом неожиданно продолжила. — Я вообще-то на него не злюсь, он и не должен нас любить. Не он нас рожал. — Тут ее лицо исказилось неожиданным ожесточением, — это все мать! — она яростно сжала кулаки, и вскинула на Никиту горящие глаза, — зачем она нас родила? Зачем?! Зачем таким рожать?

Он растерялся, не нашелся что ответить. А Лиза опять нахохлилась, отвернулась, с угрюмой ненавистью бубня себе под нос:

— Правильно, что таких никто брать не хочет, — и с обидой, уже не чураясь резко провела тыльной стороной по глазам, глухо и злобно бросив, — кто нормальный возьмет — пожалеет.

И вдруг как-то сникла, будто запал перегорел. Только на секунду стрельнула в Никиту взглядом, а потом снова ссутулилась и спрятала в карманы руки, разом снова став маленькой и потерянной.

Затянулась в последний раз и опустила низко голову:

— Я домой пойду. Холодно.

А потом медленно, не оборачиваясь и не попрощавшись побрела по заснеженному тротуару. Со спины ее фигурка казалась сгорбленной и одинокой.

Она была такой странной, будто и не Лизой. И Никита от этой перемены потерялся. Только когда сам уже поднялся в квартиру вдруг подумал — а ведь надо было помочь. Домой надо было позвать, дать согреться. Или с ней пойти, вдруг старик снова драться полезет, а она же девочка. А Никита не сообразил…

И подумав так, с досадой на самого себя парень бросил на пол школьный рюкзак, хотел уже захлопнуть створку за спиной.

Но та вдруг сама собой снова с грохотом распахнулась.

— Ты, что это теперь дверь у матери перед носом закрываешь?!

И мать ураганом ворвалась в квартиру.

Шапка у женщины сбилась набок. Она тяжело дышала. В глазах стояли слезы.

Никита от неожиданности замер истуканом посреди коридора.

— Ты теперь родную мать из квартиры выкинешь?! — а мать, забыв раздеться, замахала руками, потрясая здоровой, похожей на баул сумкой, — только отвернулась на минуту, а он ради какой-то пробляди подзаборной…