Сара Бергман - Съевшие яблоко

Директриса с бессильным недовольством хмыкнула:

— Значит проблем нет? Ты справляешься? Нагрузки не слишком для тебя большие? Ты все успеваешь?

На каждый из вопросов мальчик недоуменно кивал, похоже, не понимая, зачем его вообще вызывали и какие проблемы с учебой могут быть у него — Яна Романова.

Он-то твердо был уверен в своей исключительности.

Женщина с досадой махнула рукой:

— Ладно, если все нормально, иди.

Мальчик сморгнул белесыми ресницами и послушно поднялся. Еще секунду недоуменно на нее смотрел, будто ожидая еще чего-то более важного, а потом пошел к двери, волоча свой несуразный ранец. В дверях еще раз обернулся, с выжидательной надежной посмотрел на нее большими доверчивыми глазами и у директрисы комок подкатил к горлу.

Нет, Лариса Николаевна положительно не любила чересчур искренних и слишком интеллектуальных детей.

Тем более, что и правда не так много у нее было педагогов уровня Капитолины Елисеевны. Но ведь другого педсостава никто не подаст, надо работать с тем что есть. И оценки двоечникам завышать тоже надо. А куда деваться, если план велит.

Единственное, что утешало директрису — то, что в антипатии своей она была не одинока. Таких детей не любил никто.

Денис Матвеевич прислонил к стене тяжелые сумки и принялся копаться в карманах в поисках ключей. Возраст с каждым годом все больше давал себя знать: становилось нелегко носить сумки, переезды сказывались усталостью и дрожью в старческих коленях.

Он отпер замок, распахнул дверь в свою городскую квартиру. И первое, что ощутил — острую вонь. Подбородок Дениса Матвеевича затрясся в бессильной ярости. Он переступил порог, сделал два неуверенных шага впотьмах и едва не упал, споткнувшись о брошенные мальчишеские кеды. Выругался.

Приезды, совершаемые два раза в неделю строго по расписанию уже казались старику пыткой, издевкой над его больными истраченными нервами. И каждый раз он с болезненным замиранием сердца ожидал, что еще они смогли натворить и убеждал себя, что готов ко всякому.

Профессор оставил сумки и, придирчиво оглядывая квартиру, вошел в зал.

Лиза спала на диване. Она его не разобрала и даже не застелила. Скрючилась поверх пледа, раскидав подушки и уткнувшись лицом в обивку. Задранный свитер обнажал ее синюшное нездорового цвета тело. Не до конца стянутые штаны скрутились комком ниже колен, зад девицы оттопырился, выставив на обозрение несвежее белье. Засунутые под тело руки топорщились острыми шелушащимися локтями. Смрад в комнате стоял невыносимый: блюдце на полу полно окурков, валяющаяся рядом пивная бутылка ополовинена. Часть пахучей жидкости разлилась, впиталась в ковер, заполнила вонью всю квартиру.

Денис Матвеевич почувствовал резкий приступ тошноты — давала о себе знать язва — и кинулся открывать окна. Комнату залил режуще-яркий свет сентябрьского солнца, ворвался свежий ветерок и старик жадно вдохнул чистого воздуха.

Лиза дернулась, зашевелилась и проснулась. Поморщившись, она медленно подняла голову, выпрямляя затекшее тело, заспанным осоловелым взглядом посмотрела на профессора и вяло констатировала:

— Приехал, — голос у нее был сиплый и испитый. Лиза села, подумала немного и принялась натягивать на узкие бедра штаны. К своим двадцати двум она так и не оформилась, осталась плоской, нескладной, с тощими кривыми ногами и впалой грудью. Она шмыгнула носом, потерла шею и стала оглядываться по сторонам в поисках сигарет.

Денис Матвеевич чувствовал как от злости и отвращения у него трясутся губы и щеки — эта непроизвольная реакция тоже появилась у него к старости.

Он вышел ни слова не говоря. Забрал в кухню пакеты, принялся выгружать провизию. А сам все оглядывался, принюхивался. На столе клеенку снова порезали, и петлю на шкафу поломали — дверца повисла, стоило ее распахнуть. Холодильник Лиза, конечно, не убирала, и с прошлой недели в нем накопились объедки. Все внутри старика пенилось и клокотало. Если бы не чувство долга он бы и вовсе не приезжал сюда. Проклял их, отдал на разграбление квартиру и поселился насовсем на даче. Но долг, долг…

Спустя пару минут в кухню, заспано шаркая ногами, вошла Лиза. Лицо у нее было кислое, взгляд пустой. Она сделала пару глотков прямо из носика чайника, скривилась и хрипло спросила:

— А че, день уже?

Денис Матвеевич бросил на нее холодный скупой взгляд и сварливо бросил:

— Давно уже. Что вы в квартире устроили?

Та не ответила и принялась вхолостую чиркать зажигалкой у зажатой в зубах сигареты.

— Что ты вообще думаешь делать? — Денис Матвеевич зло очищал холодильник, вытаскивая из него почти пустые грязные тарелки и засохшие объедки. Посуду он кидал в раковину с таким раздражением, что норовил разбить. — Не учишься, не работаешь. Чем жить собираешься? — То, что Лиза так и не устроилась на работу он считал худшим из грехов — свидетельством конченности ее существования. Каждый раз ей об этом говорил и каждый раз удостоверялся, что работать она и не собирается.

Лиза, наконец, прикурила, затянулась и выпустила дым в комнату. В горле старика запершило. Это ее вечное молчание приводило Дениса Матвеевича в бешенство.

— В квартире что развела! Живешь как свинья! — старик неожиданно для себя — тоже давал себя знать возраст — взъярился и ударил ладонью по столу. Чашки и блюдца, звякнув, подпрыгнули.

Пакет с продуктами упал, кастрюля с бульоном накренилась и из-под привязанной крышки закапало на стол. Профессор, почувствовав, что стал смешон и сконфузился.

И только Лиза не моргнула глазом, взгляд ее остался таким же тупым и ничего не выражающим.

Денис Матвеевич принялся поднимать пакет. Вспышка ярости сменилась приступом сварливой раздражительности.

— Где твой брат?

Лиза не торопясь подняла с полу бутылку, стоящую возле плиты, потрясла ее, посмотрела на свет. Мутная жидкость цвета мочи еще плескалась на дне и девица жадно припала к горлышку. Только сделав пару глотков хрипло выдавила:

— Не знаю. В школе наверное.

Денис Матвеевич подавляя тошноту смотрел как она алчно высасывает последние капли.

— И где ты все берешь и берешь? Уже ведь и денег тебе не даю, а ты все не просыхаешь! — и его снова захватил приступ ярости, в котором профессор позорно-высоко взвизгнул, — сколько я буду тебя содержать?!

Но та не испугалась.

— А ты меня выкини, — голос Лизы оставался вялым и равнодушным.

От того, что она его не боялась и не уважала, Денис Матвеевич испытал болезненное нестерпимое унижение и почти против своей воли впадал в злую старческую истерику:

— Это ты со мной так разговариваешь?! Тварь, бесстыжая тварь! Шлюха, алкашка подзаборная! Вы же сдохнете без меня!