Сара Бергман - Съевшие яблоко

Ян испуганно сделал шаг назад.

— Вы все жить не будете! Мрази, мрази вы все! Падлы! Убью!

Лиза, разговаривая сама с собой, еще раз прошла мимо дверного проема — в другую сторону.

Шла не глядя, приволакивая ноги. В висящей руке она держала за горлышко водочную бутылку. Но просто держала — не пила.

И разговаривала.

Ян в страхе подался от двери спиной вперед.

У нее так бывало не впервые. И Ян отчаянно испугался, что сестра его увидит.

Так случилось однажды. Давно — он был еще маленький — ему было девять лет. Лиза вот так же ругалась разными словами, пила, а потом повернулась к двери и увидела, что Ян стоит и все слышит. Увидела — и вдруг закричала! Громко, пронзительно, а потом заплакала. И так она тогда плакала — прижимала Яна к себе, кричала и плакала — что перепугала его досмерти.

— Твари, ебаные подонки! Вы все получите! Все свое получите! — послышался глухой удар — это Лиза натолкнулась на угол стола. — Выебки! Твари! — но даже не заметила. А в комнате горел режуще-яркий свет, и из бутылки она даже не пила.

Ян не знал кого и за что она ругает. Но наверняка это были очень-очень плохие люди.

Сердце у мальчика билось сильно и громко. Он сжал кулаки, чтобы не заплакать, и ладошки стали мокрыми и липкими. Едва переступая на ватных ногах тихо-тихо заступил за угол и спустился по лестнице на пару степеней.

— Все вы ублюдки! Ублю-юдки! Я хочу чтобы вы все сдохли. Все-е!!! — голос в квартире разорвался сиплым хрипом, — гребаные выебки, вы все сдохнете!!!

Там, где он теперь стоял было совсем темно. Белел только квадрат света профессорской двери на полу. Никто из соседей не думал выглянуть, узнать в чем дело.

Ян уселся на верхнюю ступеньку, прижал к себе рюкзак.

— Я вас урою, подонки! Слышите?! Ненавижу, всех вас ненавижу! Это я вас убью! Я…

Лиза еще долго ходила взад и вперед. Ян знал — это всегда бывало долго.

Он так и уснул, сидя в коридоре на холодной осенней лестнице. Прижимая к себе ранец. И проспал почти до самого утра.

Чтобы уже в зыбких предрассветных сумерках войти в квартиру. Где сестра спала на профессорском диване, держа в руках так и не выпитую бутылку.

Ян эту бутылку тихонько вынул, но спрятать побоялся — поставил на стол. На цыпочках прокрался в их спальню — а потом так же тихонько, едва дыша принес одеяло и Лизу укрыл.

Никого на свете он не любил, кроме Лизы.

После той ночи Лиза почти целую неделю приходила пьяная.

И Яна это пугало. Сестра и раньше регулярно напивалась — он к этому привык, так было всегда. Но раньше Лиза делала это только раз или два между выходными. К субботе же обычно добывала где-то денег — где не говорила, могла даже небольно треснуть по макушке за любопытство. А потом ждала его из школы и вела в парк или в кино. Ян очень ждал суббот и воскресений. Это были веселые дни. В парке они бегали, смеялись, зимой кидались снежками — осенью листьями, летом Лиза покупала мороженое и Ян съедал его, жадно облизывая напоследок сладкую фольгу.

Но в это воскресенье Лиза была в таком состоянии, что не могла даже подняться, в пьяном сне уткнув красное заплывшее лицо в диванную подушку. И эта перемена заставляла мальчика чувствовать какое-то новое гнетущее томление от предчувствия чего-то недоброго.

Он все надеялся, что вот сегодня все изменится — каждый день, приходя из школы, долго неуверенно потоптался на месте, прежде чем отпереть. Но до среды все шло так же.

И только в среду из квартиры, уже почти неожиданно, донеслись теплые домашние звуки. Ян, еще не веря, с занывшим от боязливой надежды сердечком, прислушался. У сестры работало радио.

Он распахнул дверь — по квартире разносился аппетитный, сытный запах жареной с луком картошки. И мальчик почти что слышал ее веселое шкворчание на сковороде.

Ян вбежал в квартиру на ходу сбрасывая ранец и старые растоптанные кеды.

Лиза стояла у плиты, немузыкально подпевая радио. Нескладная и тощая, с жидкими липкими на вид волосами — самая лучшая, самая красивая на свете. Лиза не часто его обнимала, а Яну нестерпимо захотелось обхватить ее за пояс и прижаться так крепко, как только хватит сил.

— А, привет, мелочь, — Лиза заметила его, обернулась и добродушно усмехнулась. Вокруг ее талии поверх пузырящихся штанов был смешно намотан профессорский передник. И она сделала это чтобы повеселить его — Яна, потому что обычно к нему не прикасалась. Мальчик благодарно посмеялся и довольная сестра тоже снисходительно улыбнулась, — голодный?

Ян изнывал.

— Садись, — водрузила она на стол сковороду со слегка пригоревшей картошкой, бросила две ложки.

Яна не надо было звать дважды — он тут же запрыгнул на соседний стул, завозился, поджимая по себя ноги и устраиваясь на коленях. У Лизы не было правил, вроде мытья рук или запрета сидеть сгорбившись. Они смеялись за едой и таскали прямо из сковородки, наперегонки выхватывая друг у друга лучшие куски. Правда, как-то так всегда выходило, что они все равно доставались Яну.

Мальчик схватил ложку и принялся жадно дуть. Лиза тоже ложку взяла, но есть не стала. Улыбаясь смотрела на брата, потом протянула руку и потрепала его отросшие и плохо расчесанные волосы, тонкие как цыплячий пух:

— Оброс как обезьяна.

— Эдипов Тамарин, — тут же отчеканил мальчик, больше по привычке, с полным ртом, — обезьянка так называется — с хохолком на голове. А знаешь сколько вообще видов обезьян? — не дожидаясь ответа — откровенно говоря, он бы огорчился получив его, принялся тараторить, давясь горячей едой, — сто шэ-эсть-десят. И бывают оч-чэ-эень большие, а бывают совсем маленькие. Самая ма… ленькая обезьянка в мире всего тридцать сантиметров. А знаешь…

Он болтал — сестра смеялась.

Правда, на секунду мальчик все же отвлекся от трескотни. Зажав в кулаке ложку, бросил на сестру беспокойный взгляд:

— А Денис Матвеевич приезжал?

После встреч с опекуном Лиза расстраивалась и тогда Ян тоже за нее расстраивался.

Но в этот день она только беспечно отмахнулась:

— Был, куда он денется. Котлеты свои паршивые притащил. — И оживилась, — молока хочешь? — встала не дожидаясь кивка. Ложка Лизы так и лежала чистой на столе. Сестра, налив в стакан молока и сев рядом, снова принялась молча глядеть на мальчика.

Ян млел. Для него весь мир делился на них с Лизой и всех остальных. Потому что все остальные были где-то далеко и тоже не интересовались есть ли он — Ян и хорошо ли ему. Мать он не помнил. Денис Матвеевич так и остался чужим сварливым вечнонедовольным стариком, которому Янкина любовь была совсем не нужна. Его всегда любила только Лиза.

— Ты в каком классе-то, тигр? — Лиза оперла острый подбородок о кулак и усмехнулась.