Сара Бергман - Съевшие яблоко

Мальчик покрылся румянцем то ли от обильной пышущей жаром еды, то ли от удовольствия.

— В седьмом, — попробовал сказать с небрежной гордостью, но заалел от самодовольства. То, что Лиза заметила кутерьму и его старания было лучшей наградой за все труды. Она не часто спрашивала об учебе и тем ценнее было то, что на самом деле всегда все знала.

Лиза презрительно скривила губы и присвистнула:

— Седьмом? А я думала в десятом, — и разочарованно пожала плечами.

Ян вспыхнул от негодования. Угодил манжетой в молоко. Вскинул подбородок:

— Ты глупости говоришь, для моего возраста это огромное достижение. Так все говорят. И даже Капитолина Елисеевна так сказала — я слышал! И вообще… вообще, я же вундеркинд. Я самый умный в школе! Я больше всех знаю, больше всех читаю. Да ты знаешь, что я уже в прошлом году логарифмы считал и математический анализ уже начал. И экономическую теорию я выучил, весь учебник. И химию. А они там все тупицы сидят и ничего не знают. А я…

Лиза расхохоталась и неожиданно не больно шлепнула его полотенцем по макушке. Она над ним подшутила — а он и не понял.

— Ах ты… — бросил он в ответ и не докинул.

Та хахача увернулась:

— Мелочь ты наглющая!

И снова бросила. А он в нее. И снова мимо.

Лиза им гордилась. Ян не всегда мог объяснить почему в это верит, и не всегда она это показывала. Но он так чувствовал. Лиза им очень гордится, и потому он из кожи вон лез, чтобы быть самым умным, самым успевающим. Чтобы если вдруг сестра спросит уверенно ответить: я в седьмом классе.

Они носились по всей квартире, хохотали и визжали. Бросались подушками, оскальзывались на паркете, смахивали на бегу аккуратно поставленные профессорские вещи. Лиза ловила его, щекотала и извивающийся мальчик верещал от смеха и восторга.

Они смеялись и смеялись, пока у Яна не заболели бока.

В этот вечер он был счастлив.

Но уже к утру Лиза поняла, что не проживет день без алкоголя.

У нее не внутренности просили, не «трубы не горели», а накрывало муторное выворачивающее чувство в душе, вытерпеть которое было невозможно. Бывало, она ходила трезвая как стекло несколько дней подряд — игралась с Яном, подрабатывала — покупала ему шоколадки. А потом подступало что-то к горлу, не вздохнуть — не выдохнуть. И тогда выпить было необходимо — так выпить, чтобы до полной несознанки. А иначе она начинала бояться самой себя и той бурлящей ненависти, которая вскипала внутри.

Лиза бродила по базару с самого утра. Толкалась по шумным, заполненным народом рядам в поисках кого-нибудь, кто угостит.

Воздух был щедро пропитан сладковатым запахом шашлыка и дыма. Рынок гудел, колыхался, навязал в зубах терпкой до тошнотворности вонью. Потом и куртками, пылью, сыростью, и тем специфическим душком, который исходит от новых дешевых аляповатых халатов гроздьями тянущихся из-под прилавочных навесов.

Лиза протолкалась мимо вещевых рядов, где торговали в основном женщины, и протиснулась в самый дальний конец рынка. Там: в узких, тесных, под завязку заполненных снующими покупателями, рядах мужики с вонючими, пропахшими маслом и металлом руками торговали железом. И в глубине этого ряда всегда стоял дядя Миша.

Дядя Миша был хороший — большущий усатый мужик. Он вообще-то любил пощупать за задницы молоденьких девок, но слишком боялся свою жену, торгующую в лабазе — толстую жадную суку, которая обвешивала и обсчитывала каждого, кто имел несчастье подойти к ее прилавку. А сам дядя Миша был добродушен — иногда давал Лизе подзаработать постояв за его прилавком, иногда выпивал с ней по бутылке пива, не прося оплаты.

Лиза протолкалась к его тенту и прижалась животом к прилавку:

— Привет, дядя Миш.

Дородный дядька тепло улыбнулся:

— Привет, малАя. — Он многих так называл, а тем более Лизу, которая по виду-то не сильно выросла с тринадцати лет. — Как жизнь?

Та кисло скривилась:

— Чет херово. Может выпьешь со мной, а то мне… — сглотнула и жалобно прогнусила, — надо.

Дядька сочувственно улыбнулся:

— Не могу, малАя, видишь — на точке стою.

Тут позади Лизы к столу подошел щуплый мелкий мужичок:

— Эх, хозяин, у тебя фитинга нет? — он порылся в кармане, достав железную баклажку, — вот такого. Резьбу сорвал, найти не могу.

И дядя Миша тут же забыл о Лизе:

— Дай-ка, сейчас посмотрим, — и громко крикнул через ряд, — Лех, у тебя фитинга двадцаточки нету?

Лиза разочарованно отошла и поплелась дальше. Вокруг были одни и те же лица. И у нее они вызывали ненависть. Вот Фархад — мелкий, смрадный. В прошлом году он на своей «приоре» двух малолеток сбил и ничего — не сел. К нему даже подходить без толку — за копейку удавится. С Серегой разговаривает, чья кодла держит в страхе половину рынка и потрошит лохов почем зря. Все это знают, только никто не пикнет.

А дальше Пашка. Этот всегда поставит — только подойди. Даже рад будет, сюсюкаться начнет. Чертов садист-извращенец. В прошлом году, говорят, проститутку в кровь порвал. Лиза тоже раз напарывалась, еще по малолетству — потом неделю все внутри огнем горело, встать не могла.

Пашку она обошла стороной. И женские ряды обогнула. Бабы ее не любили — гоняли, шпыняли. Они вообще никого не любили. Стояли в своих балахонах и банных сланцах, махали руками и матерились почище мужиков.

Все здесь было такое, если знать подноготную: фальшивое, жадное, злое. Лиза ненавидела этот мир. Его запах, лица, веселую наружность и приторный душок шашлыка, всегда заготовленного для летних клиентов. И особенно мужчин, каждый из которых готов поиметь тебя, но будет долго торговаться, чтобы не платить.

Она выбрела к дороге — тут торговали шелухой: картошкой, вениками, метлами. Добрела до последних рядов и только хотела углубиться в них снова, как ее окликнули:

— Привет, куколка. Чего бродишь как неприкаянная? — Марат. Смотрел на нее и ухмылялся полным золотых коронок ртом.

Для этого она — «куколка». У каждого из них были свои словечки для таких как Лиза. Тут «куколка», там «шмара» — но это одно и то же.

Марат был отвратен. У него на левой руке не было ни одного пальца — говорил на заводе станком отрубило, и скорее всего врал. Лизе трудно было поверить, что он мог работать на заводе. Другая рука у него была сплошь в зоновских наколках.

— Привет, — Лиза обреченно выдохнула и приблизилась. В конце концов, Марат был не худшим вариантом. Он конечно и заплатить потребует, и будет больно. Но хоть не покалечит.

Беспалая рука тут же легла ей на плечо. В нос ударила вонь — он пах мужиком. Самым ненавистным для Лизы запахом.

Дорога из школы была одна. Точнее две: первая через ворота — но там никто не ходил, за воротами была автобусная остановка, а все дети жили поблизости. Вторая — через спортивную площадку и калитку. Где среди кустов сирени и сорняков оставался крошечный пятачок пустыря.