Сара Бергман - Чудесная страна Алисы

Два дня назад Ромка совершил непростительный грех. Он пришел подшофе, Ольга сразу ощутила запах. Да, она сама была виновата, обычно Ольга вызванивала его за два-три дня до визита, а тут вдруг неожиданно пришла в настроение, задумалась о Ромке, очень захотелось близости, и она позвонила неожиданно — позвав на вечер.

На момент звонка Ромка уже был слегка навеселе и таким и приехал.

Конечно, Ольга знала, что Роман Родзиевский пьет. И хорошо пьет. С ее опытом работы, такие вещи сами мелькали перед глазами, невозможно было не заметить. Но еще при первых встречах, год назад, Ольга сразу недвусмысленно расставила приоритеты: к ней никогда, ни в коем случае, ни в одном глазу. Если пьет — его проблемы. Но к ней — приходить трезвым и без перегара.

Ромка понял и свято исполнял.

Но вот два дня назад проштрафился. И теперь пришел просить прощения. Очень рассчитывая на свое мужское обаяние, в котором был почему-то до смешного уверен.

Видно, деньги были очень нужны.

— Брось, — мял он в руках цветы, так и стоя на коленях и заглядывая Ольге в глаза с тем щенячьим детским просительным выражением, которое обычно работало именно на женщин постарше, — ведь ты же не сердишься.

Глаза у него были красивы до невероятности. Не мужские, а бабские. Будто по ошибке оказавшиеся на его лице.

Их даже не портила некоторая глуповатость, которая предательски проглядывала в глубине. Хотя Ольга сама пока не решила, достоинство это или недостаток.

— Ну ты что, ну не злись. Я же мириться пришел, — растянул он в улыбке тонковатые, но такие мягкие подвижные губы, что у Ольги засосало под ложечкой.

Но не настолько, чтобы хоть в малой степени оценить этот детский балаган.

— Пошел вон, — сквозь зубы выцедила она и одернула белый халат.

Руки затряслись от негодования. Никогда — ни разу в жизни еще никто не ставил ее в такое нелепое, глупое положение.

— И спрячь! — Ольга яростно выдернула у парня из рук букет и грубо сунула обратно ему же за пазуху, прикрыв отворотом кожаной куртки. На полу осталось несколько осыпавшихся лепестков и пара замятых листьев.

Она стремительно отвернулась, собираясь молча набрать код на замке, чтобы зайти в отделение. Ромка стучать не станет — не такой уж он дурак, уйдет. Глубоко вдохнула-выдохнула и взялась за ручку.

— О-ольг-га… — затянул он в спину и неуверенно добавил, — Ар-ртуровна… — просительно запнулся он.

И Ольге неожиданно, несмотря на стыд и злость, стало невозможно смешно.

— Пож-жалуйста, — протянул он на той низкой ноте, от которой по хребту пробегали мурашки, и Ольга, сдерживая смех, не оборачиваясь, бросила:

— Вечером на квартиру приходи.

Дурак, ну какой дурак — даже сердиться невозможно. Ну почему на глупого красивого мальчишку невозможно сердиться?

Ромка, вскакивая, оживился, обрадовался:

— Сегодня?

Но женщина мстительно отрезала:

— Завтра. Пошел вон.

Распахнула дверь и так же решительно захлопнула ее за спиной. Прямо у Ромки перед носом.

Наверняка деньги ему нужны были срочно, иначе не ломился бы он тут со своим мятым букетом два дня подряд. Ну, ничего — подождет до завтра, будет ему наука.

Впрочем, отказываться от Ромки Ольга и не собиралась. Он ей нравился. Даже очень-очень нравился. Обаятельный, веселый, сероглазый. К тому же брюнет.

Да и обходился он совсем недорого. Ну что там — подкинуть тысяч пять раз в две недели. Так он их отрабатывал — не просто так брал. Труд — ничем не хуже других.

Разговаривать с ним было не нужно. Только время от времени кивать в ответ на болтовню, думая о своем. Многого он не требовал. На наглую попытку «одолжить» машину Ольга раз и навсегда отрезала категорическим отказом. Да и вообще сразу очертила границы оплаты. Ромку никто не спрашивал: работаешь — получаешь, не работаешь — не получаешь. И даже то, что Ольга не очень беспокоилась своим к нему отношением, частенько выпроваживая даже не дав помыться, его не сильно обижало. Чувства собственного достоинства у Ромки тоже не было.

Зато было много другого, от чего Ольга млела и ради чего готова была потерпеть. Нет, она определенно не собиралась отказываться от Ромки. Пусть придет завтра.

К вечеру Ольга Артуровна поняла, что очень правильно сделала, не позвав Ромку. Сегодня она была, что называется, не в настроении.

Хотелось тишины. Ольга, сняв очки и туфли, бродила босыми ногами по комнатам. Время от времени садилась набрасывать тезисы к лекциям. Но быстро бросала. Снова брала бокал с вином и принималась ходить: из спальни в кабинет, из кабинета в кухню.

У Ольги была красивая квартира. Полная модных дорогих вещей. Прекрасных вещей. Радующих глаз, удобных, «богатых».

Сама Ольга Артуровна прекрасно понимала, что некоторый свойственный ей «вещизм» — наследие советского детства. Но не боролась с этой дурной привычкой. В конце концов, жизнь и так не перенасыщена радостями, чтобы еще лишать себя каких-то безобидных удовольствий.

Все детство она провела в одной комнате с родителями, братом и престарелой бабушкой — в старой рассыпающейся хрущевке. Отец — отставной военный, мать — врач. Им вечно не хватало денег. Маленькая Ольга ничего не видела: ни дорогих игрушек, ни модных вещей, ни дефицитной еды. При Союзе было только два варианта: либо была еда, но не было денег, либо были деньги, но на них совершенно нечего было купить. Молодость Ольги прошла в эпоху тотального дефицита. Когда в магазинах свободно лежали только кислые желтые леденцы, отдающие на вкус содой, и березовый сок в трехлитровых банках.

Поэтому теперь Ольга Артуровна вещи любила. И умела заработать на все, что ей захочется. Каждые два-три месяца ездила за границу читать лекции. Все остальное время преподавала в Москве. Консультировала, писала статьи, проводила исследования.

Живя в институтской общаге, втроем в комнате, тесной даже для одного, и работая с семнадцати лет, Ольга твердо для себя решила: хочешь иметь — заработай. И деньги — это не презренные бумажки. Деньги — это овеществление, цена твоего успеха. То, чего ты смог или не смог добиться. Твой труд, твоя ценность.

А благородная бедность — это ханжество, глупость и самоутешение. Она-то точно знала — в бедности растет не душа, а зависть. А размножаются только вши.

И когда она купила свой первый чешский диван (по теперешним ее понятиям годный только в больничный коридор) вместо раскладушки — счастью не было предела.

Теперешняя квартира Ольги была миром, созданным исключительно для нее. Никакого дерматина — только кожа, никакого ДСП — только натуральное дерево. Кабинет из дуба. Светильники из муранского стекла. Дорогие, красивые вещи. Все под ее вкус. Эта квартира даже пахла так, как нравилось Ольге Артуровне.