Ын Хигён - Тайна и ложь

Большинство чернорабочих считали Чана неприветливым, упрямым, туповатым мужиком, и не любили его, но некоторые говорили в его защиту, что он простодушный человек, знающий лишь как дорожить женой и дитём и как плавать на рыбацкой лодке. Чонук привез Чана из прибрежной деревни, когда неподалеку от нее занимался строительством дороги вдоль морского берега. Чан был рыбаком, но его промысел не позволял ему обеспечить сытую жизнь семье, поэтому он временно пошел работать на стройку разнорабочим. А жена его, скромная трудолюбивая женщина, вместе с единственным малолетним сыном все это время ждала мужа в одиноко стоящем доме, до которого доносился лишь шум прибоя. Чан усердно проливал пот на стройке, а когда она закончилась, обнаружил, что дом его стоит прямо у дороги. Он не мог больше рыбачить, поэтому оставил свою родину и уехал вместе с Чонуком. Однажды Чонук на лодке отправился ловить рыбу. Именно в тот день в окрестностях плотины очень сильно поднялись волны. Лодка перевернулась, и если бы Чан, как рассказывают, не пустился вплавь, рассекая воду, как сердитый кит, и не перевернул лодку назад, то Чонук бы утонул.

Чан выполнял разную работу в фирме Чонука, но наиболее подходящим его натуре делом оказалось запирание ворот, которое незаметно само по себе стало называться «дозором». Поздней ночью он выходил с ручным фонарем и смотрел, на месте ли грузовик и культиватор, потом проходил вдоль забора, проверял стройматериалы и напоследок, осветив лучом света площадку во дворе, запирал по очереди ворота и возвращался в дом. В таком маленьком уездном городке, возможно, и были мелкие воришки, жадные до серебряных ложек, палочек и остывшего сваренного риса, но воров, кравших имущество фирм, не могло быть. Однако бывший рыбак выполнял эту работу, не пропустив ни дня. Чан, не спавший по ночам, любил это время, когда оставался один в кромешной темноте. Лишь один Чонук догадывался о том, что Чан — человек моря, который ворочается в своей постели и не может уснуть без шума прибоя. Чонуку хотелось при случае поставить Чана главным над рабочими на прибрежной стройке, где он мог бы совмещать два дела: ночью, охраняя материалы, он вдоволь наслаждался бы шумом моря. Случалось, Чонук приветливо обращался к Чану с добрыми словами, когда тот поспешно выбегал и настежь распахивал ворота, стоило только среди глубокой ночи издалека раздаться звуку его мотоцикла. Иногда Чонук говорил Чану о том, что надо не только сидеть рядом с водителем грузовика, но и самому учиться водить машину, или о том, что следует учиться грамоте, чтобы он мог хотя бы выписывать чеки рабочим, и Чан лишь молча кивал головой. В такие моменты Чонук не мог видеть, что лицо Чана выражало не только недовольство или смущение, но и грусть.

Передние ворота, что рядом с Большими, открывались после того, как вместе с рассветом на работу являлся управляющий делами Ким, и не закрывались весь день до тех пор, пока поздней ночью Чан не совершал свой дозор. В эти ворота входили и выходили некоторые служащие и постоянно шныряли взад-вперед рабочие, а когда не было никого из начальства, появлялись мелкие перекупщики камней или красок по прозвищу «господин директор камня» или «господин директор краски», а также кредиторы и мальчишки, разносившие газеты. Водители грузовиков и Туман, когда не сидели за рулем, естественно, должны были пользоваться этими воротами.

Стоило пройти через ворота, как перед глазами открывался передний двор, суматошный, словно в день совершения церемонии поклонения духам на пятые сутки после чьих-то похорон. За грудой арматуры, разложенной, словно огромный моток сладкой тянучки, так, что не видно конца, были приставлены друг к другу формы для отлива цемента, сделанные из фанеры. Панель из оцинкованного железа для замешивания цемента, груда песка с воткнутой лопатой, рядом с ней — металлическая сетка для просеивания. У столярного верстака штабелем были сложены сосновые доски, а вокруг стружки и древесные щепки, устлавшие землю так, что в них утопали ноги. В этой суете рабочие разрубали арматуру на куски нужного размера, острием лопаты соскабливали приставший цемент с отливных форм, носили ведра с красками.

Самым суматошным временем у Передних ворот становился день «отлива», когда раз в две недели рабочие собирались у конторы, чтобы обменять чеки на заработанные деньги. В этот день приходило и много рабочих со стройки, которых в будни нельзя было увидеть, появлялись и пришедшие получить деньги за кредит хозяева винного дома или комнат, сдаваемых на постой. Однажды явилась незамужняя девушка легкого поведения с базарной площади, одетая в национальный костюм из дорогого прозрачного шелка. Она шла, виляя задом, но, не сумев вынести подтрунивания рабочих, повернула назад, прикрыв лицо зонтиком от солнца. Старая мать с седыми волосами пришла с утра и ждала, спрятав под юбкой в панталонах сохранившиеся чеки сына.

«Отлив» начинался поздно вечером, поскольку деньги появлялись лишь к этому времени. Если «отлив» все-таки начинался, пусть и ближе к ночи, это доказывало, что Чонук без помех получил деньги в ведомстве, но такое случалось не часто. В строительном бизнесе давался очень маленький аванс. Предприниматели небольшого масштаба, такие как Чонук, после завершения стройки до получения денег из ведомства за выполненную работу брали на себя издержки, связанные с расходами на материалы или выплату заработной платы рабочим. За время ожидания несколько раз разгорался и затухал огонь карточных сражений, и если до поздней ночи не было видно признаков появления денег, это означало, что какой-то предприниматель не выплатил личный долг или при торге с посредниками Чонук не мог унизить себя, выпрашивая деньги. В такие дни не только Чонук, но даже его жена Сон Кымхи обивала порог кассы взаимопомощи, чтобы взять ссуду. Среди родных сестер и братьев уже не осталось никого, кто не давал ей в долг крупную сумму.

Во время «отлива» перед осенним праздником чхусок [27] Праздник отмечается в пятнадцатый день восьмой луны по лунному календарю, после сбора урожая. Один из главных праздников Кореи, символизирующий единство семьи. В этот день принято посещать могилы предков, совершать обряд кормления духов предков. и перед новым годом у работников особенно сильно пересыхал язык и трескались губы. Время шло, и рабочие уже грубо ругались, швыряли бутылки из-под водки и, затеяв даже драку, разбивали окно конторы, выбрасывали оттуда телефон и приходно-расходные журналы. И когда наконец передавали новость, что деньги скоро прибудут, атмосфера менялась. Работники конторы, которые в угрожающей обстановке сидели, сжавшись, как преступники, расправляли свои плечи и горделиво суетились: нарочно поправляли на столе учетные журналы и чеки, перебрасывали костяшки на счетах и пододвигали стул ближе к столу. И рабочие тоже становились другими. Они кричали и галдели, но как только вдалеке раздавался звук мотоцикла и вскоре Чонук в черной кожаной куртке с усталым видом слезал с мотоцикла, они становились тихими, словно их окатили водой. Со всех сторон здоровались по одному, по двое, вызывающе склонив голову, и тут какой-то наглец бросал шутку: «Ух ты! Из кармана нашего директора деньги так и сыплются!», и сразу раздавался взрыв дружного смеха. Чонук стоял вместе с рабочими у костра, пускавшего искры, забыв об оскорблениях и сложностях, с какими добывал деньги, и весело смеялся, поскольку был одного возраста с рабочими и таким же жителем городка К., как и все вокруг. В день «прилива» Чонук въезжал через Передние ворота, хотя обычно Чан даже глубокой ночью открывал ему только Большие ворота.