Мэтт Хейг - Как остановить время

Однако я не сделал ничего подобного. Наверное, потому, что мне совсем не хотелось ее смущать. Зато хотелось, чтобы она узнала правду. И это было уже не просто желание, а потребность.

– Вот так, – обронила она, прервав затянувшуюся паузу.

Потом она повела себя странно. Слегка выпятила подбородок, чуть заметно кивнула, зажмурилась и заправила прядь волос за ухо. Я понял ее жестикуляцию как демонстрацию не слишком решительного вызова. Но чему она бросала вызов? Жизни? Реальности? Эпилепсии? Какая-нибудь пара секунд, и я признался сам себе, что влюбился – впервые за четыре века.

Возможно, кто-то удивится: разве можно влюбиться в жест? Но порой человек раскрывается перед нами за одно мгновение. Так, изучая песчинку, познаешь Вселенную. Не знаю, существует ли любовь с первого взгляда, но любовь, вспыхивающая в одно мгновение, точно существует.

– Итак… – осторожно начал я. Мне необходимо было понять, во что она верит на самом деле. – Вы не только любите фантастику, вы полагаете, что я и есть фантастика. Вы допускаете, что я способен путешествовать во времени или что-то вроде того.

Она пожала плечами:

– Что-то вроде того. Я точно не знаю. Не знаю. Любая истина, в которую люди не готовы поверить, звучит фантастически. Вращение Земли вокруг Солнца. Электромагнетизм. Эволюция. Рентгеновские лучи. Аэропланы. ДНК. Стволовые клетки. Изменение климата. Вода на Марсе. Все это – фантастика, пока мы не убедимся, что все это существует.

Меня так и подмывало побыстрее сбежать из ресторана. Одновременно меня охватило острое желание разговаривать с ней до скончания веков.

Я зажмурился, будто к моей коже приложили раскаленное железо.

– Расскажите. Расскажите мне правду.

– Не могу.

– Я же знаю, на той фотографии были вы.

– Это была постановка. Постановочное фото. Его сделали не в двадцатых годах.

– Вы лжете. Не лгите мне.

Я поднялся:

– Мне пора.

– Неправда. Пожалуйста. Пожалуйста. Вы мне нравитесь. Нельзя же вечно бегать. От всего не убежишь.

– Вы ошибаетесь. Можно. Можно бежать, и бежать, и бежать. Бежать всю жизнь. Бежать, меняться и бежать дальше.

Посетители за соседними столиками перестали жевать и уставились на меня. Запахло скандалом. Опять здесь, в Саутуарке. Я снова опустился на стул.

– У меня есть это фото, – сказала она. – В телефоне. Фотография фотографии. Но качество хорошее. Знаю, это звучит дико. Но если вы мне не расскажете, я так и буду размышлять над этой загадкой и искать ответ другими способами.

– Это было бы крайне неразумно.

– Вы почти повторяете мои слова. Я считаю, что любая правда должна стать известна людям. Понимаете? Я достаточно давно живу с эпилепсией, а она – тоже загадка. Знают о ней чертовски мало. Правда существует, но она не известна. Мы должны знать правду обо всем. Особенно в наше время. Вы же мне обещали. Сказали, что, если я сюда приду, вы мне все расскажете. А если не расскажете, я и дальше буду задавать вопросы.

– А если я открою вам правду, но поставлю условие: ни словечка – ни даже намека – ни единой живой душе? Что тогда?

– Тогда я никому ничего не расскажу.

Я посмотрел ей в лицо. По лицу не всегда так уж много прочтешь. Но ей я поверил. Меня приучили, особенно в последнее столетие, не доверять никому, кроме Хендрика, но ей я поверил. Может, под влиянием вина? Или у меня начала развиваться склонность к доверию?

И вдруг настал жуткий, ужасающий миг, в который я почувствовал, что знаю ее давным-давно. Я был потрясен. Как будто я прожил с ней жизнь, и не одну.

– Да, это был я. Я…

Некоторое время она вглядывалась в меня так, словно мои черты медленно проступали сквозь туман. Словно прежде она не до конца верила своим глазам и предпочла бы, чтобы я оказался всего лишь хитроумно наведенной иллюзией. Ее взгляд привел меня в восторг. В восторг оттого, что она все поняла.

Время для беспокойства настанет позже. В том числе за только что пережитый момент истины. А пока я не испытывал ничего, кроме облегчения.

Нам принесли наш заказ.

Я посмотрел вслед официанту, который растворился в ресторанном гуле.

Потом перевел взгляд на Камиллу и рассказал ей все.

Спустя два часа мы гуляли вдоль Темзы.

– Я боюсь в это верить. Я знала, что это были вы. Знала наверняка. Но это было совсем другое знание. Мне кажется, что я сошла с ума.

– Вы не сошли с ума.

Неподалеку от того места, где раньше была «Шапка кардинала», какой-то юнец, к удовольствию толпы, выделывал трюки на велосипеде BMX.

Я смотрел на Камиллу: она резко выделялась в толпе окружавших нас веселых туристов серьезным выражением лица, и меня охватило чувство вины, как будто я не просто открыл ей секрет, но и переложил на нее часть тяготившего меня бремени.

Я уже рассказал ей про Мэрион. А сейчас достал полиэтиленовый пакетик и вытащил на свет божий заветный пенни.

– Я хорошо помню тот день, когда она получила эту монетку. Каждый проведенный с ней миг я помню лучше, чем события, случившиеся год назад.

– Думаете, она еще жива?

– Не знаю. Нелегко быть человеком и жить более четырехсот лет. При этом никто не думает, что мы колдуны, и не волнуется, что у нас нет детей. Но меня чувство страха не покидало никогда. Мэрион была умная девочка. Умела читать. В девять лет цитировала Монтеня. Я волнуюсь за нее. Она всегда была очень впечатлительной. Больше молчала. Все понимала без слов. Огорчалась из-за любой мелочи. И подолгу размышляла о случившемся. Замыкалась в себе. Ей часто снились кошмары.

– Бедняжка, – вздохнула Камилла, но я видел, что мой рассказ привел ее в замешательство.

Я не рассказал ей лишь об одном – об Обществе «Альбатрос». Я не собирался подставлять ее под удар. И когда она спросила, знаю ли я других, помимо Мэрион, таких же людей, – я не решился упомянуть ни Агнес, ни Хендрика. Зато рассказал о своем старинном друге с Таити – Омаи.

– Я не видел его с тех пор, как он покинул Лондон. Он отплыл с третьей экспедицией Кука. Куку он понадобился как переводчик. Больше я его никогда не видел. Впрочем, он ведь не вернулся в Англию.

– Капитан Кук?

– Да.

Поскольку от обилия информации у нее и так уже голова шла кругом, я и не заикнулся о своих встречах с Шекспиром и Фицджеральдом. Пока рано.

Мы продолжали разговаривать.

Она захотела еще раз посмотреть на мой шрам. Обвела его пальцем, будто хотела убедиться, что он – настоящий. Взглянув на реку, в которой когда-то было найдено тело доктора Хатчинсона, я понял, что должен кое о чем ее предупредить.

– Послушайте, – сказал я. – Об этом нельзя рассказывать ни одной живой душе. Пожалуй, не стоило мне ничего вам говорить. Но вы задавали слишком много вопросов. Думали, что знаете меня. Не исключено, что ваше любопытство даже опаснее, чем знание фактов. Теперь вы все знаете, но должны об этом помалкивать.