Мэтт Хейг - Как остановить время

Встретив капитана Самюэла Уоллиса, я сразу его узнал: в ратуше на стене висел его портрет. Капитан шагал по пирсу в ярко-синем изящном камзоле и увлеченно беседовал со своим спутником.

В Плимут я приехал всего за месяц до этой встречи. К тому времени надежда найти дочь у меня почти растаяла. Зато я ловил себя на мысли, что пытаюсь разгадать давно мучившую меня загадку: в чем смысл существования, если человеку не для кого жить? Ответа я так и не нашел. Теперь, оглядываясь назад, я полагаю, что страдал тогда от депрессии.

Я подбежал к Уоллису, преградив ему путь, но капитан продолжал идти вперед, и мне пришлось пятиться.

– Я слыхал, вам нужен матрос, – сказал я. – В экспедицию. На «Дельфине».

Уоллис со спутником продолжали шагать вперед. Капитан посмотрел на меня. Подобно многим знаменитостям, героизированным историей, в действительности Уоллис выглядел вовсе не героически, и искусство портного скорее подчеркивало, нежели скрывало его телесные недостатки. Низенький, пухлый, с багровым румянцем. Человек, созданный скорее для пиршеств, чем для мореплавания. Между тем пройдет всего два года, и в его честь назовут остров. Но в ту минуту он с явным презрением буравил меня своими маленькими зелеными глазками.

– Кто ты такой? – бросил он.

– Джон Фрирс.

Я впервые произнес это имя.

Спутник капитана Уоллиса легонько тронул его руку. Почти незаметного касания хватило, чтобы привлечь внимание капитана. Этот человек разительно отличался от Уоллиса. Проницательный взгляд, губы добряка: их приподнятые уголки выдавали интерес к происходящему. Несмотря на погоду, на нем был только черный китель. Это был Тобиас Фюрно, с которым мне предстояло познакомиться ближе. Посреди портовой суеты они остановились возле корзин с крапчато-серой свежепойманной рыбой, поблескивающей под июньским солнцем.

– С какой стати нам брать тебя на нашу посудину?

– Я – человек сноровистый, добрые господа, глядишь, мои умения сгодятся в дальних странах.

– К примеру, какие? – спросил Фюрно.

Я извлек со дна сумки черный деревянный галубет, приложил к губам и сыграл несколько первых нот народной песенки «Бискайский залив».

– Хорошо играешь на дудке, – сдерживая улыбку, похвалил Фюрно.

– Я и на мандолине играю.

Лютню я, разумеется, упоминать не стал. Это было бы примерно то же, что в наши дни сказать на собеседовании с работодателем, что умеешь пользоваться факсом. Такие вещи, как лютня, уже вышли из употребления.

Фюрно не скрыл, что приятно удивлен.

– Гм, – с сомнением в голосе хмыкнул Уоллис, повернувшись к спутнику. – Фюрно, мы ведь не концерт устраиваем.

Фюрно глубоко вдохнул влажный воздух.

– Простите мне подобную дерзость, капитан Уоллис, но я хотел бы заметить, что в таких длительных путешествиях, как наше, музыкальный талант – бесценное умение.

– У меня есть и другие умения, сэр, – сказал я, обращаясь к Уоллису.

Тот насмешливо глянул на меня.

– Я умею ставить паруса, промасливать мачты и чинить снасти. Я умею читать и книги, и карты. Умею заряжать ружья порохом и довольно метко стреляю. Я говорю по-французски, сэр. И по-голландски, правда не так искусно. На ночной вахте не подведу. И это еще не все, сэр.

Фюрно уже еле сдерживал смех. Лицо капитана Уоллиса ничуть не посветлело. Похоже, теперь я ему нравился еще меньше прежнего. Он двинулся дальше, и полы его бархатного камзола хлопали на ветру, точно парус отчаливающего судна.

– Выходим рано. Завтра в шесть утра. До встречи на причале.

– Есть, сэр, в шесть часов. Буду на месте. Спасибо. Большое спасибо.

Я вел урок истории в девятом классе, когда увидел в окно, как мимо идет Камилла, и мое сердце сжалось мукой.

– В правление королевы Елизаветы никто не носил в карманах бумажные деньги. Только монеты, пока не был образован Английский банк…

Я непроизвольно вскинул руку, но Камилла, хоть и видела меня, не ответила на мое приветствие. Моя рука безвольно опустилась, что не укрылось от глаз Антона.

Так продолжалось всю неделю. Камилла меня не замечала. В учительской не смотрела в мою сторону. Не здоровалась. Я причинил ей боль. Это я понимал. И не пытался с ней заговорить, чтобы не усугублять ситуацию. Дотерплю неделю, думал я, уеду в Австралию, а потом попрошу Хендрика отправить меня куда-нибудь подальше отсюда.

Но однажды мы столкнулись в школьном холле, и я, глядя в ее печальное лицо, невольно выпалил:

– Камилла, мне так жаль… Прости меня.

Она в ответ едва заметно кивнула – или мне показалось? – и прошла мимо.

В тот вечер, пока Авраам пытался отделаться от мальтийской болонки размером вчетверо меньше его, я смотрел на пустую скамейку и вспоминал, как обнимал Камиллу. От скамьи веяло печалью, словно и она помнила ту минуту.

В субботу начались каникулы. На следующий день я улетал в Австралию. Надо было отвезти Авраама на передержку и зайти в супермаркет. Я опускал в корзину дорожный тюбик зубной пасты, когда вдруг увидел Дафну. Она была в пестрой блузке и, внимательно глядя по сторонам, катила перед собой тележку с продуктами.

Я не хотел, чтобы она узнала о моем отъезде, и прикрыл журналом «Нью Сайентист» зубную пасту и лосьон от загара.

– Эй, мистер Хазард! – весело окликнула она меня.

– О, миссис Белло, привет!

К сожалению, избежать разговора не удалось. Она доложила, что буквально минуту назад столкнулась с Камиллой, – та шла на цветочный рынок на Коламбия-роуд.

В глазах Дафны плясали озорные огоньки.

– Не будь я вашим начальством, – а я-таки ваше начальство, – а будь, скажем, вашей соседкой, – но мы не соседи, – я сказала бы, гм… что по какой-то непостижимой причине мадам Герен испытывает некоторые чувства к одному новому учителю истории.

Резкий искусственный свет в зале бил по глазам.

– Но, разумеется, я этого не скажу, ведь я директор школы, а директорам не пристало говорить подобные вещи. Поощрять служебные романы было бы верхом непрофессионализма. Вот только… За последнюю неделю она и двух слов ни с кем не сказала. Вы не заметили?

– Боюсь, это дезинформация, – натужно улыбнулся я.

– Мне просто пришло в голову: а вдруг вы смогли бы ее подбодрить?

– Кому-кому, а мне это, пожалуй, не по зубам.

Повисла неловкая пауза. Во всяком случае, неловкая для меня. Вряд ли Дафна испытывала неловкость. Я опустил глаза в ее тележку и обнаружил рядом с пачкой макарон бутылку рома.

– Готовитесь к вечеринке? – спросил я, надеясь сменить тему.

– Если бы, – вздохнула она. – Нет, я покупаю «Бакарди» матери.

– И она ни с кем не поделится?!

– Ха! Ни за что на свете, храни ее Бог. Что до рома, то она страшная жадина. Она живет в Сербитоне, в доме престарелых, куда перебралась по собственному желанию, и постоянно требует, чтобы я тайком принесла ей бутылочку чего-нибудь покрепче. Шалунья. Я всякий раз чувствую себя чуть ли не американским бутлегером времен сухого закона.