Мэтт Хейг - Как остановить время

Я перешел в другой отдел книжного магазина, где продавались книги английских авторов и переводы на английский. Отдел назывался «Мысль» и был значительно меньше отдела деловой литературы. Конфуций. Древнегреческие писатели и поэты. Мой взгляд упал на книгу в простом переплете: явно научное издание.

Мишель де Монтень. «Опыты».

Мне стало дурно. Я даже произнес вслух имя дочери, словно вновь был с ней рядом, словно в каждой из книг, которые мы любили, была заключена частица нас обоих. Я взял в руки томик, открыл его наугад и прочитал: «Ничто не закрепляет предмет в памяти сильнее, чем желание его забыть», и почувствовал, что на глаза наворачиваются слезы.

У меня звякнул телефон. Я поспешно вернул книгу на место. Пришла эсэмэска от Омаи: «Давненько не виделись. Есть о чем поговорить. На ужин зарезервировал на восемь вечера столик в ресторане «Смоковница». Дам тебе вздремнуть, чтоб не очень страдал от смены часовых поясов».

Смена часовых поясов.

Забавно, что он использует подобную терминологию.

Для меня он по-прежнему принадлежал к эпохе, когда одна мысль о том, что человек может летать, была столь же невероятной, как для нас – возможность жить на Нептуне. Может, даже более невероятной.

Я написал в ответ: «Увидимся».

Оставив Монтеня на полке, я вышел из книжного, встал возле огромного окна и стал ждать, когда объявят мой рейс. Прижавшись головой к стеклу, я сквозь собственное отражение глядел вдаль, в бесконечную тьму пустыни.

После возвращения я остался в Плимуте. Мне там нравилось. Как и в Лондоне, там было легко затеряться. Город мореплавателей, оборванцев, преступников, беглых каторжников, бродяг, музыкантов, художников, мечтателей, одиночек; мне довелось побывать в шкуре тех и других, порой – всех одновременно.

Однажды утром я вышел с постоялого двора «Минерва Инн», где снимал комнату, и отправился взглянуть на новую верфь. Там стоял военный корабль, такой огромный, что вода не доходила ему даже до ватерлинии.

– Хорош, верно? – сказал, заметив мое восхищение, портовый рабочий.

– Не то слово!

– Такому в самый раз новые земли открывать.

– Новые земли?

– Ну да, это корабль Кука.

– Кука?

Позади послышались шаги. Мне на плечо легла чья-то рука. От неожиданности я вздрогнул.

– Бог мой, мистер Фрирс, никак я вас напугал?

Я обернулся и увидел, что на меня с дружелюбной улыбкой смотрит высокий, сухощавый, изящно одетый господин.

– О, мистер Фюрно! Рад видеть вас, сэр.

Мгновение он молчал, не спуская с меня проницательных глаз.

– А вы, Фрирс, ни на день не постарели.

– Спасибо морскому воздуху, сэр.

– А еще подышать им не желаете? Не хотите ли снова в море?

Он указал рукой на безбрежную синеву, расстилавшуюся за гаванью:

– На сей раз все будет иначе. Кук подготовился лучше, чем Уоллис.

– А вы идете на корабле Кука?

– Не совсем. Я сопровождаю его в этой экспедиции. В должности капитана «Эдвенчура». Я набираю команду. Не хотите присоединиться?

Я летел стыковочным рейсом из Сиднея в Голд-Кост. Два последних дня я провел либо в самолетах, либо в аэропортах и безумно устал. В задних рядах салона заплакал младенец. Я вспомнил малютку Мэрион: как она хныкала, когда у нее резались зубки, и как волновалась Роуз, которая думала, что дочка умрет от боли. Каждая собака, в общем, похожа на любую другую; так и плач любого младенца почти неотличим от плача всех младенцев, когда-либо живших на Земле.

Передо мной сидела молодая пара. Один парень положил голову на плечо второму парню. Раньше такое было немыслимо. Выглядело это, пожалуй, даже трогательно, но во мне вскипела зависть. Вот и мне кто-нибудь положил бы голову на плечо, как Камилла в тот день, когда позвонил Хендрик. Мое чувство к Роуз в начале нашего знакомства было таким же? Или совсем другим? Может, это – одна из разновидностей любви? И что мне с этим делать?

За последнюю неделю мы с Камиллой, встречаясь в школе, обменялись едва ли парой слов. Я вспомнил неловкий эпизод в учительской возле стола с чайником. Она перебирала пакетики чая в поисках ромашкового. От нашего молчания звенело в ушах.

Мать завещала мне жить. Она умерла, а мне пришлось жить. Ей было легко это говорить, но она, разумеется, была права. Я ее понимал. На пороге смерти меньше всего хочется, чтобы твоя кончина незаметно отравила тех, кто еще жив, чтобы дорогие тебе люди превратились в ходячих мертвецов. Такое случается. Например, случилось со мной.

Но я чувствовал приближение чего-то иного. Жизни. Я чувствовал, что она рядом, в считаных дюймах от меня. И Мэрион была ее частью. Надежда разыскать дочь казалась такой реальной. Я уснул, и мне приснился Омаи. Вот он стоит на берегу где-то в южной части Тихого океана и смотрит на закат. Я подхожу к Омаи и беру его за руку, но он осыпается, точно фигура из песка, и под ним возникает кто-то другой, поменьше, как в матрешке. Это ребенок. Девочка с длинной косичкой, одетая в зеленое хлопчатобумажное платьице.

– Мэрион, – говорю я.

Она тоже осыпается, становится кучкой песка на песчаном пляже. Я пытаюсь сложить фигуру заново, но набегает волна и уносит песок в море.

Когда я проснулся, ребенок больше не плакал. Самолет уже приземлился. Я знал, что через несколько часов я увижу человека, которого не видел несколько веков. Меня охватил ужас, с которым я не мог совладать.

Артур Флинн, дочерна загоревший младший лейтенант на «Эдвенчуре», в когда-то белоснежной рубахе, рухнул, изнемогая от зноя, на колени в прибрежный песок. В руках он держал ярко-красные и белые ленты. Неловкими, но выразительными жестами он изобразил, что вплетает их себе в волосы, и заулыбался, будто хорошенькая девица. Учитывая его обожженные солнцем лицо и череп, а также косматую бороду, это был тот еще номер.

Тем не менее на маленьких зрителей он произвел впечатление. Я немало странствовал и давно понял, что смех свойствен всем людям, детям – особенно. Стоявшие позади малышни островитяне постарше до сих пор взирали на пришельцев хмуро, но тут заулыбались, глядя на странного краснокожего англичанина, который явно валял дурака. Артур вручил ленту стоявшей ближе других длинноволосой девочке лет шести, и та, получив у матери разрешение, взяла ленту.

Артур обернулся ко мне и непривычно тихим голосом спросил:

– Фрирс, у вас есть бусы?

Позади толпы покачивались на волнах два корабля, похожие на величавых неодушевленных животных, прибывших из иного мира.

Пока мы стояли, раздавая подарки и налаживая с помощью атласных лент мирные отношения с туземцами, я приметил в толпе знакомое лицо. Этого островитянина я уже видел.