Илья Ильф - Двенадцать стульев [litres, Полная версия романа]

Но если бы и не было свидетельства Шишовой, все равно нет оснований полагать, что Ильф и Петров познакомились в Москве. Это противоречит историко-литературному контексту, да и здравому смыслу.

Если согласиться с Яновской и дочерью писателя, следует поверить, что Ильф, знавший всех, кто участвовал в работе «Зеленой лампы» и «Коллектива поэтов», не познакомился только с братом своего друга Катаева. Такое невероятно.

Аналогично, следует поверить, что Петров, участвовавший в работе «Зеленой лампы» и знакомый со всеми товарищами брата, не обратил внимания только на Ильфа. Это опять невероятно.

Познакомились они, бесспорно, в Одессе. А друзьями стали, как верно отметила Яновская, уже в Москве.

Это закономерно. Когда Ильф попал впервые на заседание «Зеленой лампы», ему уже третий десяток шел, а Катаеву-младшему еще и восемнадцать не исполнилось. Разница в возрасте слишком велика. Пять лет спустя она была уже не так важна, потом и вовсе не имела значения.

Характерно, что Петров – в опубликованных при его жизни воспоминаниях – не рассказал, при каких обстоятельствах познакомился с будущим соавтором. Обошелся без подробностей.

В данном случае нет речи о случайности. Петров акцентировал: «Я не могу вспомнить, как и где мы познакомились с Ильфом. Самый момент знакомства совершенно исчез из моей памяти. Не помню я и характера ильфовской фразы, его голоса, интонаций, манеры разговаривать. Я вижу его лицо, но не могу услышать его голоса».

Итак, опытный журналист, к тому же бывший сыщик запамятовал, когда и где познакомился с лучшим другом. Очень странно.

Сказанное дальше тоже странно. Петров вспоминал: «Я отчетливо вижу комнату, где делалась четвертая страница газеты. «Гудок», так называемая четвертая полоса. Здесь в самом злющем роде обрабатывались рабкоровские заметки. У окна стояли два стола, соединенные вместе. Тут работали четыре сотрудника. Ильф сидел слева. Это был чрезвычайно насмешливый двадцатишестилетний человек в пенсне с маленькими голыми толстыми стеклами. У него было немного асимметричное, твердое лицо с румянцем на скулах. Он сидел, вытянув перед собой ноги в остроносых красных башмаках, и быстро писал. Окончив очередную заметку, он минуту думал, потом вписывал заголовок и довольно небрежно бросал листок заведующему отделом, который сидел напротив».

Речь идет о впечатлениях, относящихся к 1923 году. Как раз тогда Ильф – «двадцатишестилетний».

Не забыл Петров даже цвет и фасон башмаков своего будущего соавтора. И не только это. По его словам, «Ильф делал смешные и совершенно неожиданные заголовки. Запомнился мне такой: «И осел ушами шевелит». Заметка кончалась довольно мрачно – “Под суд!”».

Ориентируясь только на воспоминания Петрова, нельзя судить определенно, познакомился ли он с Ильфом прежде, чем впервые зашел в комнату сотрудников пресловутой четвертой полосы. Но если детально запомнил увиденное и услышанное в редакции, трудно поверить, что запамятовал, «как и где» состоялось знакомство.

Подчеркнем еще раз: авторы книг и статей о знаменитых соавторах не анализировали причины, обусловившие пресловутые «неточности» в воспоминаниях Петрова и «Двойной автобиографии». В противном случае пришлось бы выяснять, зачем обман понадобился.

На самом деле, вполне понятно зачем. Ильф и Петров избегали подробностей, относящихся к жизни в родном городе. Каждому из соавторов было что скрывать в одесском прошлом.

В 1929 году Ильф и Петров выбрали самый простой вариант. Сообщили, что знакомство состоялось уже в Москве.

Получилось, что события, относившиеся к одесскому периоду и шести годам московской жизни, можно не описывать подробно – как не имевшие отношения к совместной литературной деятельности. Вариант был очень удобен.

Через десять лет Петров несколько изменил прежнюю версию и добавил яркие детали – для правдоподобия. Однако суть осталась прежней. Не мог он рассказать всю правду. Ни о себе, ни про соавтора.

Ильф и Петров учились осторожности еще в Одессе. Уроки на всю жизнь усвоили.

Но в мемуарных статьях Петров не стал выдумывать историю московского знакомства с Ильфом. Ограничился намеком.

Выдумал он историю создания и публикации романа «Двенадцать стульев». Добавил опять яркие детали – тоже для правдоподобия.

История создания и публикации романа «Двенадцать стульев» многократно излагалась мемуаристами и литературоведами. Основной источник при этом был хорошо известен – воспоминания Петрова, опубликованные в 1939 году.

Согласно версии Петрова, сюжетную основу романа – поиски мебельного гарнитура, в одном из двенадцати стульев которого спрятаны бриллианты, – предложил Катаев. Друг одного из будущих соавторов и старший брат другого пригласил обоих работать втроем, потому что решил «открыть мастерскую советского романа».

В этом, казалось бы, смысл был – коммерческий. Подразумевалось, что Катаева считают маститым, все им написанное идет буквально нарасхват, сюжетов придумал он множество, однако некогда реализовать их, потому в его мастерской друг и младший брат должны стать чернорабочими. Мастеру-прозаику надлежит заниматься лишь отделкой, ну а публикации гарантированы. И все по справедливости: на титульном листе поместят три фамилии, гонорары поровну.

Согласно версии Петрова, его старший брат уехал в отпуск, а два соавтора приступили к сочинению романа. Дата начала работы указана приблизительно: «Это было в августе или сентябре 1927 года».

История, вроде бы, правдоподобная. Однако лишь на первый взгляд.

Начнем с того, что двадцатичетырехлетний Петров к лету 1927 года и так был удачливым прозаиком. Опубликовал несколько сборников рассказов и фельетонов.

Ильф, ровесник Катаева, тоже печатался регулярно в московских изданиях. А первые рассказы подготовил к публикации еще в Одессе.

Потому нет оснований полагать, что без веских причин – только денег ради – Ильф и Петров согласились бы занять должности чернорабочих в катаевской «мастерской советского романа». Не по статусу им было б такое. В качестве профессиональных литераторов они тоже состоялись, получали и приличные доходы.

Впрочем, оставим логику. Допустим, так все и было, как Петров рассказал в 1939 году. Он утверждал: «И начались наши вечера в опустевшей редакции. Сейчас я совершенно не могу вспомнить, кто произнес какую фразу, кто и как исправил ее. Собственно, не было ни одной фразы, которая так или иначе не обсуждалась и не изменялась, не было ни одной мысли или идеи, которая тотчас же не подхватывалась. Но первую фразу романа произнес Ильф. Это я помню хорошо.

После короткого спора было решено, что писать буду я, Ильф убедил меня, что мой почерк лучше».