Илья Ильф - Двенадцать стульев [litres, Полная версия романа]

Ироническое отношение автора к советской действительности не осталось незамеченным. Зато он лихо высмеял бывшего наркомвоенмора и вообще «левизну», что вполне одобрялось рядом высокопоставленных партийный функционеров. Например, Н. С. Ангарским, руководившим альманахом «Недра», где впервые полностью напечатана сатирическая повесть. Дискредитация недавнего лидера считалась актуальной задачей.

Ответный «литературный» удар тоже был. В майском номере 1926 года журнал «Новый мир» опубликовал «Повесть непогашенной луны» Б. А. Пильняка [215]  Подробнее см.: Киянская О. И., Фельдман Д. М. «Повесть непогашенной луны» Бориса Пильняка в историко-политическом контексте 1920-х годов // Киянская О. И., Фельдман Д. М. Очерки истории советской литературы и журналистики 1920-х-1930-х годов. Портреты и скандалы. М.: Форум, 2015. С. 105–132. .

Герой повести – военачальник Гаврилов – срочно вызван в Москву. Некогда у него диагностирована язва желудка, и ЦК партии вдруг предложил хирургическое вмешательство. Явных медицинских показаний уже нет, однако функционер высшего уровня требует, чтобы полководец все-таки подчинился. Результат – смерть в больнице после операции. Причина названа: передозировка хлороформа.

В повести акцентировалось, что это было заранее спланированное убийство. Исполнение плана контролировалось: врач, сверх меры использовавший анестезирующие средства, доложил о результате именно высокопоставленному функционеру, который и настоял ранее, чтобы полководец согласился на операцию.

Сюжет повести напоминал читателям недавние события. 31 октября 1925 года газеты сообщили о смерти Фрунзе. Согласно официальным сведениям, наркомвоенмор, перенесший в больнице операцию по удалению язвы желудка, скончался по не зависящей от работы медиков причине: внезапный «паралич сердца».

В партийной среде практически сразу пошли слухи о заговоре. Ну а публикация в «Новом мире» открывалась посвящением Воронскому и предисловием самого Пильняка: «Фабула этого рассказа наталкивает на мысль, что поводом к его написанию послужила смерть М. В. Фрунзе. Лично я Фрунзе почти не знал, едва был знаком с ним, видев его раза два. Действительных подробностей его смерти я не знаю, и они для меня не очень существенны, ибо целью моего рассказа никак не являлся репортаж о смерти наркомвоена. Все это я нахожу необходимым сообщить читателю, чтобы читатель не искал в нем фактов и живых лиц».

Значит, Пильняк, опытный писатель, дебютировавший в досоветскую эпоху, заранее указал, на какие события не собирается намекать. И даже не догадался, что это будет воспринято именно в качестве намека. Такая невероятная наивность.

Если же исключить фактор сверхнаивности, ясна прагматика. Она задана предисловием. А чтоб достоверность сведений о причинах смерти наркомвоенмора не вызвала сомнений, посвящена крамольная повесть Воронскому, который в партийной элите был известен как давний – еще с большевистского подполья – друг Фрунзе.

Но крайне мало журнальных номеров дошло до подписчиков. Вскоре у них и отобрали полученное. Затем выдали другие экземпляры – уже без крамольной повести. Весь прежний тираж «Нового мира» был уничтожен.

Постановление, не предназначавшееся для печати, принято ЦК партии 13 мая 1926 года. Новомирская повесть объявлена «злостным, контрреволюционным и клеветническим выпадом против ЦК и партии…».

Однако вопрос о привлечении автора к уголовной ответственности даже не ставился. Незначительными партийными взысканиями отделались все функционеры, имевшие отношение к публикации. В июньском номере «Новый мир» опубликовал их письма, где повесть была признана клеветнической. Покаялся и Пильняк – аналогичным образом…

В дальнейшем упоминания об инциденте минимизировались цензурой. Ну а Пильняк был арестован в 1937 году, спустя шесть месяцев осужден и расстрелян. Воронский тоже. Почти два десятилетия спустя оба признаны невиновными.

Крамольную повесть републиковали в СССР на исходе 1980-х годов, когда вновь развернулась антисталинская кампания. Это и задало тон суждениям литературоведов: Пильняк совершил гражданский подвиг, разоблачив убийцу Фрунзе.

Но тут очевидно противоречие. К 1926 году Пильняк – советский классик. Лоялен, конформен. И вдруг – на фоне общего душевного здоровья – принимает самоубийственное решение: опубликовать повесть о том, как наркомвоенмора убил генсек.

Можно допустить, что душевного здоровья не было. Отсюда и тяга к самоубийству. Значит, суицидальный порыв охватил еще и функционеров, санкционировавших публикацию в «Новом мире».

Но версия массового психоза обосновывается разве что эмоционально. Зато другую, пусть и не столь эффектную, можно обосновать политическим контекстом.

Пильняк с начала 1920-х годов объявил себя сторонником большевиков. Он быстро добился популярности и в СССР, и за границей, заслужил похвалы Троцкого, покровительство Воронского. А все это обусловило рапповские нападки.

Отставка Троцкого для Воронского и Пильняка – очередной признак надвигающейся катастрофы. Только заступничество Фрунзе и выручало.

Смерть Фрунзе – крушение прежних надежд. Воронского защищал еще статус ветерана партии, «старого большевика», ну а Пильняку оставалось рассчитывать лишь на мировую известность.

Троцкий же с начала 1925 года избегал открытой полемики с «триумвиратом» и дождался его распада: летом генсек начал кампанию дискредитации недавних союзников. В декабре – на XIV съезде партии – Зиновьев и Каменев, сформировав так называемую «новую оппозицию», пытались ограничить полномочия Сталина, однако успеха не добились.

К 1926 году интересы Зиновьева, Каменева и Троцкого совпали. «Вождям» следовало объединить сторонников, привлечь новых и добиться замены генсека на очередном съезде или пленуме ЦК партии.

Для подготовки решающего этапа всем лидерам оппозиционных группировок срочно нужна была массированная антисталинская кампания в прессе. Значит, требовалось найти тему, понятную всем коммунистам. Подразумевавшую единый вывод, общую оценку.

В аспекте пропагандистском было неважно, случайностью ли обусловлена смерть Фрунзе или распоряжением генсека. Главное, что версия убийства обсуждалась, потому следовало инициировать новое обсуждение.

Пропагандистский эффект прогнозировался. Убийство Фрунзе нельзя было оправдать борьбой за единство партии, на что ранее ссылались генсековские сторонники. Обвинение подкрепил бы авторитет популярного журнала. Читателей – десятки тысяч.

Немедленная расправа с участниками журнального мятежа была бы маловероятна. Слишком громким оказался бы скандал, преследование подтвердило новомирские инвективы. К тому же оппозиционеры не утратили влияние полностью. Нашлись бы авторитетные защитники.