Илья Ильф - Двенадцать стульев [litres, Полная версия романа]

Тон задавала статья в «Правде». Заголовок указывал на радикальное изменение политических ориентиров: «Шанхайский переворот» [217]   См.: Шанхайский переворот // Правда. 1927. 15 апр. .

Можно спорить, в какой мере заголовок соответствовал реальности. Но словосочетание «шанхайский переворот» вскоре стало термином. Характерно, что позже Троцкий отметил в мемуарах: «Политика Сталина-Бухарина не только подготовляла и облегчала разгром революции, но, при помощи репрессий государственного аппарата, страховала контрреволюционную работу Чан Кайши от нашей критики».

Троцкий именовал «репрессиями государственного аппарата» отстранения оппозиционеров от сколько-нибудь значимых должностей. Более серьезные меры применялись еще крайне редко.

Согласно Троцкому, генсеком и его окружением не замечена была опасность провала. Еще в апреле, выступая на собрании московского партийного актива, Сталин «защищал политику коалиции с Чан Кайши, призывал доверять ему. Через пять-шесть дней после того Чан Кайши утопил шанхайских рабочих и коммунистическую партию в крови. Волна возбуждения прошла по партии. Оппозиция подняла голову» [218]   См.:Троцкий Л. Д. Моя жизнь. М.: Книга, 1990. Т. 2. С.275. .

Лидеры оппозиции пытались вступить в диалог с противником. Даже обратились к ЦК партии официально, предупреждая о неминуемой, по их словам, угрозе: «Китайское поражение может самым непосредственным образом отразиться и на судьбе СССР в ближайшее же время. Если империалистам удастся на длительное время «усмирить» Китай, – они двинутся на нас, на СССР. Поражение китайской революции может чрезвычайно приблизить войну против СССР» [219]   См: Архив Троцкого: Коммунистическая оппозиция в СССР: 1923–1927 / Ред. Ю. Г. Фельштинский. М.: «Терра» – «Terra», 1990. Т.З. С.61. .

Опасность, настаивали оппозиционеры, усугублялась еще и тем, что внутренняя политика снижает обороноспособность страны: нэп множит и усиливает внутренних врагов, а они будут консолидироваться с внешними. Значит, в случае интервенции неизбежны восстания.

Апологеты сталинско-бухаринской «генеральной линии» попали в сложное положение. Основа аргументации оппозиционеров – базовая модель советской идеологии: «осажденная крепость» [220]   См., напр.: Одесский М., Фельдман Д. Поэтика власти: Тираноборчество. Террор. Революция. М.: РОССПЭН, 2012. С. 23–27. .

Именно такая модель и оправдывала любые чрезвычайные меры. Если страна – «осажденная крепость», то население играет роль гарнизона, чье существование непосредственно зависит от способности и готовности выполнять распоряжение командования.

Конечно, аргументы «левой оппозиции» можно было бы легко опровергнуть. Ссылаясь, к примеру, на то, что «мировая революция» вообще маловероятна и «шанхайский переворот» означает лишь безвозвратную потерю средств, потраченных на «большевизацию» Китая, эта неудача локальна и отнюдь не чревата интервенцией европейских государств, равным образом, нет и угрозы со стороны противников режима в СССР.

Однако при такой аргументации правительство отказалось бы от собственной политической аксиоматики – модели «осажденная крепость». Вот почему и пришлось обходиться экивоками.

Сталинские пропагандисты утверждали, во-первых, что «мировая революция» остается актуальной задачей, правда, решить ее удастся не вскоре. Так ведь и раньше победа была не близка.

Во-вторых, доказывалось, что оппозиционеры ошибаются, рассуждая о надвигающейся войне. Угроза есть, но международное положение СССР стабильно, Красная Армия сильна, и враги не решатся на интервенцию.

Неуместными, в-третьих, были признаны рассуждения «левых» о перспективах восстаний. Согласно пропагандистской установке, это постольку исключалось, поскольку восставать уже некому – внутренние враги ослаблены, в СССР невозможна «реставрация капитализма».

Примечательно, что комичными были объявлены любые рассуждения о внешней политике. Кроме, разумеется, формулируемых официальной пропагандой.

Тезис аргументировался привычным образом: рассуждениями о «международном положении» оппозиционеры пытаются маскировать свою некомпетентность, тогда как нужно работать. Подают дурной пример.

Соавторы ангажированного Нарбутом романа отстаивали тезисы официальной пропаганды. Только делали это на уровне литературы.

Романное действие начинается именно 15 апреля 1927 года. В этот день газеты сообщили о «шанхайском перевороте». А «левая оппозиция» начала последний этап борьбы с официальным партийным руководством.

Так в жизни. А в романе 15 апреля 1927 года сотрудник уездного загса, бывший помещик Ипполит Матвеевич Воробьянинов узнает, что его умирающая теща почти десять лет назад спрятала фамильные бриллианты. Зашила в сиденье одного из стульев мебельного гарнитура. Однако тот остался в Старгороде, где до советской власти жила семья загсовского служащего. И он, похоронив владелицу сокровищ, отправляется на поиски клада.

15 апреля 1927 года о сокровищах узнает и местный священник Федор Востриков. Он принял исповедь умиравшей тещи Воробьянинова. Бывший студент, принявший сан, чтобы избежать мобилизации, тоже мечтает разбогатеть. И уезжает из уездного центра – на поиски клада, спрятанного десять лет назад.

Характерно, что «шанхайский переворот» упомянут в первой же главе романа. Так, согласно рукописи, 17 апреля 1927 года, когда Воробьянинов уже похоронил тещу, он зашел в аптеку, где местный аптекарь Леопольд, которого друзья зовут просто Липа, рассуждает о газетных новостях. Естественно, о возможности разгрома иностранных кварталов:

«– Как вам нравится Шанхай? – спросил Липа Ипполита Матвеевича, – не хотел бы я теперь быть в этом сеттльменте.

– Англичане ж сволочи, – ответил Ипполит Матвеевич. – Так им и надо. Они всегда Россию продавали».

Тем не менее, вопрос о победе гоминьдановцев оба собеседника считают решенным. Соответственно, Леопольд Георгиевич отмечает:

«– Они скоро всю Хэнань заберут, эти кантонцы. Сватоу, я знаю. А?»

Вот и все, что сказано персонажами романа о событии, осмысленном лидерами оппозиции в качестве глобально катастрофического. Оно для уездных жителей – предмет явно неэмоционального обсуждения.

Тему «шанхайского переворота» Ильф и Петров трактовали как новость, относившуюся исключительно к далекому Китаю. И утратившую актуальность буквально на следующий день – с новым газетным выпуском.

Ну а Воробьянинов, отправившийся в Старгород, встречает там неунывающего мошенника Остапа Бендера. Став компаньонами, они вместе ищут стулья мебельного гарнитура, оказавшиеся у новых владельцев. Наперегонки с ними ищет клад и отец Федор.