Вадим Филатов - Этика небытия. Жизнь без смысла: самая печальная философия

Незадолго до смерти Шопенгауэр, в разговоре с Фрауэнштедтом, сказал: «Вы полагаете, что человек в каждый момент времени отдает себе отчёт в том, что он делает? Я сам порой удивляюсь, как я мог всё это сделать. Ведь в обычной жизни ты вовсе не такой, каким становишься в возвышенные моменты созидания». Философ пояснил, что от нас совершенно не зависит ни то, какие мы в повседневности, – ни то, какие мы в наивысшие моменты творчества. А прощаясь с другим своим учеником, Гвиннером, он сказал, что «для него было бы благом достичь абсолютного ничто, но, к сожалению, смерть не открывает подобных перспектив. Впрочем, будь что будет. Его интеллектуальная совесть чиста…» [10] Через три дня Шопенгауэра не стало. Думается, что это предсмертное высказывание Шопенгауэра является ключом к пониманию сути его философии. К сожалению, великий пессимист не разглядел небытия, хотя и явно жаждал его. Его «воля» не дала ему возможности пробиться к идее небытия. Поэтому неудивительно, что он искал способы уничтожения воли. Насколько они убедительны, мы пока не беремся судить. Но если поразмыслить над этими предсмертными словами, то что можно было бы сказать? В нашем восприятии смерть – это, безусловно, полное ничто, абсолютное ничто. Поэтому Шопенгауэру не о чем было беспокоиться. Он ведь знал и писал о том, что сознание человека умирает вместе с его телом. Если даже допустить, что некая непостижимая для нас основа, – благодаря которой стал возможен кратковременный феномен, носящий имя Артура Шопенгауэра, – остается после исчезновения этого феномена, то феномену, пока он не прекратился, это должно быть глубоко безразлично (если он верит, что его сознанию в смерти придет конец). А после того, как он прекратится, вопрос о безразличии тем более не встанет: не будет больше того, кому было бы что-то безразлично или важно. Но ведь основа-то остается в виде той же природы, которая после нашей смерти будет так же порождать новых индивидуумов. Однако к нам, умершим, всё это не будет иметь ни малейшего отношения – мы развеемся как дым по ветру. Тут, конечно, можно сказать, что Шопенгауэр, будучи философом, философски же заботился «обо всей твари»: следует не явления устранять, а вырвать с корнем то, что обеспечивает возникновение этих явлений. То есть, волю.

Вспоминаются слова Сиорана о том, что идея пустоты выдерживает самонатиск, которого не может выдержать никакая другая идея. Как это верно! А дальше Сиоран пишет, что пустота – это не идея, а то, что помогает освободиться от всех идей. [39]

Вот любопытная выдержка из «Новых афоризмов» Шопенгауэра: «Для объяснения стучащих привидений следует заметить, что ведь после смерти остается чистая воля без интеллекта. Для восприятия существующего, однако, воля нуждается в интеллекте, который она заимствует у живого существа (у медиума), и через посредство этого интеллекта она воспринимает всё существующее, обнаруживая при этом свойственную ей, а также воле умершего, магическую силу, в виде стуков, ударов и т.п.». С помощью воли Шопенгауэр умудряется объяснять самые невероятные вещи! Но здесь ещё недвусмысленно утверждается, что после смерти всё-таки остается воля, причем не просто воля вообще, единая воля, а некий отзвук жившего некогда индивидуума, который, воспользовавшись интеллектом медиума, может и заявить о себе в мире здешнем с помощью стука или ещё какого-либо механического воздействия на предметы. Получается, что вроде бы воля едина, но в то же время она носит в себе бесчисленные отпечатки индивидуальностей. И эта мысль просматривается в следующей формулировке: «Каждое из бесчисленного множества человеческих существ, ежесекундно нарождающихся и умирающих на нашей планете (и вероятно на множестве других), уже на третьем году жизни жаждет вечного существования как в этом мире, так и в других (Бог весть – каких) мирах. Очевидно, что это – смешная претензия. Тем не менее, она имеет свое оправдание и даже удовлетворяется. Ибо хотя индивидуальность есть лишь явление, всё-таки все индивидуумы продолжают свое бытие в том существе, которое пребывает в них всецело и в каждом в отдельности». [64, 5, с. 207—219]

Конечно, всё это совершенно недоказуемо. Мы все больше склоняемся к тому, что это более, чем недоказуемо, – это в высшей степени маловероятно. Наш жизненный опыт свидетельствует о том, что живет человек один-единственный раз – не будет ни загробной жизни, ни перевоплощения в следующей земной жизни. Да и само понятие «вещи в себе», непостижимой сущности, пребывающей за явлениями, тоже находится под большим вопросом. У Сартра в книге «Бытие и ничто» об этом говорится определенно: «Современная мысль достигла значительного прогресса, превратив сущее в серию явлений, которые его обнаруживают. Прежде всего несомненно освободились от того дуализма, когда в сущем внутреннее противопоставляется внешнему. Нет больше внешнего, если под ним понимать поверхностную оболочку, которая скрывала бы от взглядов истинную природу объекта. В свою очередь, нет и той истинной природы как сокровенной реальности вещи, существование которой можно предчувствовать или предполагать, но до которой никогда не добраться, поскольку она всегда остается „внутри“ рассматриваемого объекта. Видимость отсылает к целому ряду своих проявлений, а не к скрытой реальности, которая вбирала бы в себя все бытие сущего. Если мы однажды порвали с тем, что Ницше назвал „иллюзией задних миров“, и если мы больше не верим в бытие позади явления, это последнее становится вполне положительным, его сущность есть „кажимость“, которая больше не противопоставляется бытию, но, напротив, есть его мера, ибо бытие сущего и есть как раз то, чем оно показывается». [34, с. 20]

Вот еще один взгляд на реальность, который отрицает какую-либо сущностную основу за явлениями: ни одно из явлений не указывает на что-либо позади себя, оно обозначает само себя и весь ряд явлений в целом. Значит, нет никакой воли или ещё какой бы то ни было метафизической «вещи в себе». Но ведь и это недоказуемо, правда? Кто-то верит в ноумен, кто-то – нет. Сам Сартр употребляет фразу «если мы не верим».

Конечно, если быть предельно честным, нужно признать, что смерть остается для нас загадкой, поскольку оттуда никто еще не вернулся и не поведал нам о своих ощущениях. Но интуиция подсказывает нам, что смерть – это абсолютный конец. Для противоположного мнения должны быть хоть какие-то основания, а их у, повторяем, нас и нет. Страна мертвых хранит гробовое молчание. Но Шопенгауэр на что-то надеется: «Мы потому боимся смерти, что представляем её себе в виде непроницаемой тьмы, из которой мы вышли при рождении и в которую должны возвратиться после смерти. Но я верю, что после смерти мы очутимся в таком свете, в сравнении с которым солнечный свет будет тенью» [64, 5 с. 207—219]. В том-то и дело, что после смерти не будет ни света, ни тьмы, ни того, кто мог бы воспринять то или другое.