Вадим Филатов - Этика небытия. Жизнь без смысла: самая печальная философия

Филипп Майнлендер был сыном предпринимателя, посещал коммерческие курсы и был послан в Неаполь для стажировки. Там он оставался почти шесть лет, с 1858 до 1863 года, занимаясь философией и поэзией. В 1860 году он приобрел в книжном магазине книгу Шопенгауэра «Мир как воля и представление», прочитал ее и стал убежденным шопенгауэрианцем. К тому времени он в совершенстве выучил итальянский язык, на котором стал сочинять стихи, подражая творчеству мрачноватого романтического поэта Леопарди.

Майнлендер построил философскую систему, в которой сконцентрирован пессимизм обоих его учителей: отрицательная онтология и и предельно мрачная метафизика, основанная на принципе, согласно которому «не быть предпочтительнее, чем существовать». Как и Шопенгауэр, Майнлендер убеждён, что мир – это вещь в себе, а воспринимаемое нами – всего лишь видимость, наше представление о нем. Однако, если для Шопенгауэра вещь в себе – это воля к жизни, которая мыслится как слепая, универсальная, супериндивидуальная сила, то, с точки зрения Майнлендера, – это воля к смерти. В определенном смысле Майнлендер предвосхитил фрейдовский «импульс смерти», равно как и идею Ницше о том, что Бог умер.

Откуда возникает воля к смерти? Майнлендер выдвигает смелое теологическое – метафизическое предположение: она рождается из процесса, посредством которого божественное исходное вещество – (условие, которое он берет у Спинозы), переходит от своего единства в свойственную миру множественность. Он утверждает: «Бог умер и его смерть является жизнью мира». Чтобы убить себя, Бог преобразился в мир, в человечество, которые тоже умирают, чтобы окончательно перейти от существования в ничего.

Филипп Майнлендер убежден, что мир – это обоснованный результат божественного акта, служащего проявлением воли к смерти как стремления неопределенного трансцендентного божества к тому, чтобы не быть. Переход осуществляется от сверхбытия, через бытие мира – в небытие. И всё это есть самоубийство Бога.

Таким образом, всё, что мы наблюдаем в мире – представляет собой различные проявления растянувшегося в пространстве и во времени процесса самоуничтожения Бога. Майнлендер преобразовывает и радикализирует пессимизм Шопенгауэра в недрах собственной «метафизики энтропии», из которой последовательно извлекает все свои концепции: физику, философию истории, подчиняющуюся универсальному закону боли, политику, этику и, безусловно, в первую очередь, апологию самоубийства. В данном радикальном выборе он видит, прежде всего, возможность «освобождения от существования», идею абсолютного соответствия божественному замыслу, способность собственноручно удовлетворить свою и всеобщую волю к смерти, не ожидая капризов или милостей от природы.

В истории развития этой идеи присутствует эпилог, сделавший ее еще более интересной. Сестра Филиппа, Минна, продолжила философские исследования брата и привела в порядок его последние мысли и записи, выдержанные в духе буддизма, этики Шопенгауэра и филантропического социализма. В 1886 году она опубликовала все это как второй том «Философии освобождения». После чего тоже покончила с собой.

В конце XIX века Майнлендер считался, вместе с Эдуардом фон Гартманом, одним из крупных представителей порожденной философией Шопенгауэра «Школы пессимизма». Но спустя небольшое время о нем почти совсем перестали говорить. Его изолированное и одинокое существование, также как и его раннее самоубийство, мало повлияли на популярность его сочинений, которые пребывают до сегодняшнего дня практически забытые. Тем не менее, идеи Майнлендера в разное время привлекали внимание таких известных мыслителей, как Ницше, Эмиль Чоран, Хорхе Луис Борхес.

В заключительном слове к своей книге «Die Philosophie der Erl; sung / Философия Освобождения» Майнлендер заочно полемизирует с немецким пессимистом Эдуардом фон Гартманом, которого он считал неудачливым эпигоном великого Шопенгауэра:

«Если бы Вы не только не исправили все Ваши ошибки, но, напротив, сохранили бы за ними статус истины, то Ваша философия, подобно тонущему кораблю, уничтожилась бы, тем не менее, от следующих рассуждений, построенных на основании Ваших же принципов:

Если воля определяется исключительно и всегда как «что» вещей, идея напротив исключительно и всегда как их «что» и «как». Если идея чиста и хороша, то мир должен был бы быть также всегда исключительно хорош и чист. Однако, мир грязен и плох, согласно христианскому определению он представляет собой царство дьявола.

Основными положительными результатами нашей критики мира и попыток его философской апологии являются следующие положения:

1) Мировое бессознательное проявляется в каждой индивидуальной воле.

2) Индивидуальной воле свойственно движение.

3) Движение направлено в смерти, поэтому каждая индивидуальная воля противостоит бессознательному и представляет собой волю к смерти.

4) Это именно осознанная воля к смерти, а не бессознательный психологический механизм.

5) Дух – лишь функция органа этой воли, так же как пищеварение является функцией других органов.

6) Из духа возникает сознание, при этом демон (первоначальное) является одним из его органов, а мозг (вторичное, психика) – другим.

7) Дух, как все остальные органы, постоянно функционирует, но эти функции не могут считаться бессознательным мышлением, бессознательным представлением и бессознательным чувствованием. Так же как и продукты деятельности этих функций не являются бессознательными мыслями, бессознательными представлениями, бессознательными чувствами.

8) В отношениях между волей и Духом никогда не может преобладать антагонизм.

9) В духе не соприсутствуют бессознательная воля и абстрактная идея, невозможно даже смешение того и другого.

10) До мира было самое простое единство, которому неправильно приписывать волю и Дух.

11) Мир населен индивидуумами, которые происходят из начального единства и находятся с ним в динамичной связи.

Эта связь проникает в Ваши сердца, устремляя Дух в направлении, которое указывает воля к смерти. И единое, и каждый индивид напоминают лягушку из басни. Мы раздуваемся до размеров слона, чтобы в итоге лопнуть. Единое взорвалось и породило мир, который плотно окутал древний ближневосточный туман. Это туман разложения.

Мне говорили, господин фон Гартман, что Вы были в прошлом солдатом. Я также служил, как я уже говорил Вам, с оружием в руках. Таким образом, я могу говорить с Вами, пожалуй, о явлениях, которые редко заметны гражданским людям, но не ускользают от острого глаза солдата. Вы помните военные лагеря, это поэтичные, богатые волшебством воспоминания. Наблюдали Вы там, когда начинало светать около 5 ч. утра, как призрачный свет еще невидимого дневного небесного светила смешивался со светом поддерживаемого товарищами костра? Не казалось ли Вам тогда, будто тающий огонь костра стал причиной утренней зари? Я думаю, у Вас возникало подобное чувство. Но вскоре Вы понимали, что это самообман. Все сильнее алел восток, небо чудесно прояснялось, великолепный бог солнца поднимался в полном величии на крыльях зари над горизонтом и – костер оказывался только лишь кучей догорающих углей.